Еванфия так и не ушла, ежась на скамье и обмениваясь с приятелями равнодушными фразами. Игра, кажется, уже давно затухла, тем более самые симпатичные участники почти все разошлись, остались только высокая девушка с бельмом, по имени Есия, Пров и малознакомый сопливый подросток в чужом плаще чуть ли не до пят.
– О! – обрадовалась Есия и потянулась к забытой было бутылке, заботливо спрятанной в специальной лунке под скамьей. Максим в прошлом году выиграл ее на рынке, поучаствовав в соревновании метателей снежков, и тогда чуть ли не все одноклассники приложились к горлышку, отпивая по глотку или два пахучего вина. – Давай сыграем, Макси. С тобой классно целоваться.
– Спасибо, нет настроения. Прогуляемся, Ева?
– Конечно… – уныло поежился Пров. – Я так и знал, что она тебя ждет.
– Ну и жду, – отрезала Еванфия. – Нельзя, что ли? Нет такого эдикта, чтобы ждать запрещал.
Она молча взяла Максима под руку, и они неторопливо, как супруги, направились к арке. Ветер гудел в ней сплошным потоком, чуть не валя с ног, касался холодными щупальцами кожи и будил в ней свирепый озноб – но так даже лучше, хоть немного боли снимет с души, растворив переживания в борьбе со стихией. Максим снял куртку и отдал ее Еванфии, а сам прижался к девушке боком, чтобы не так мерзнуть. Зубы его ощутимо клацнули.
– Может, не пойдем? – участливо поинтересовалась она. – Поздно уже…
Но он повел ее в сторону моря, навстречу ветру, и слезящимися от холода глазами глядел на темную бухту поверх полуразрушенных складов. Он старался восстановить в памяти каждый клочок видимого днем пространства – и гладкий серп мыса, что выдается в море на западе, почти смыкаясь с восточным собратом, и контуры торговых парусников, обозначенных сейчас редкими бортовыми огнями, и даже мелкие, еле видные белесые тучки, что бежали ему навстречу, будто стараясь обогнать друг друга. Еще месяц, и снег покроет его родную землю до самого горизонта, бухта спрячется под непробиваемым панцирем льда, а последние в навигацию корабли, успевшие вернуться до зимы, замрут у причалов окостеневшими силуэтами.
– Ты что такой снулый? – прошептала Еванфия. – Иди сюда, я тебя от ветра прикрою…
Они спрятались за тумбой, покрытой старыми афишами и свежими эдиктами. Когда началась война, театр закрылся сам собой, потому что некому стало представлять пьесы. Но афиши остались, обесцвеченные дождями, и края их трепал северный ветер. Уши у Максима отчаянно мерзли, и он обхватил их ладонями, придавив длинные, растрепанные волосы.
