— О чем ты? — спросила Ева, бросив на него быстрый взгляд. — Они писали по-испански… Очень смешной испанский!.. Прямо какие-то дьявольские загадки приходится разгадывать…
Рено резко поднял голову. Наконец-то слова, а не тело Евы стали центром его внимания.
— А ты можешь читать старые испанские письмена? — с явным интересом полюбопытствовал он.
— Дон учил меня, пока его глаза не ослабели настолько, что он перестал разбирать слова. Я иногда читала ему, и он пытался вспомнить, что говорил ему об этих отрывках отец, а также дедушка.
— Семейные предания. Семейные сказки… Это одно и то же.
— Я потом записывала то, что дон вспоминал.
— А он не мог писать?
— В последнее время не мог. У него были больные руки.
Ева невольно переплела свои тонкие пальцы, вспомнив, как старики мучились от боли в холодную погоду. У донны руки были несколько получше, чем у ее мужа.
— Я думаю, что они провели много зим на золотых приисках, где было больше виски, чем дров, — добавила она хрипло.
— Ладно, Ева Лайэн. Продолжай рассказывать.
— Я не Лайэн. Они были моими хозяевами, а не родственниками.
Рено уловил, как изменился голос Евы и напряглось ее тело. Он задал себе вопрос, не утаивает ли она правду.
— Хозяевами? — переспросил Рено.
— Они… — Ева отвернулась.
Рено ждал.
— Они купили меня в сиротском поезде в Денвере пять лет назад, — проговорила она тихо.
Рено уже открыл было рот, чтобы бросить саркастическое замечание о бесполезности ее душещипательных сказок, но вдруг понял, что Ева вполне могла говорить правду. Лайэны действительно могли купить ее в сиротском поезде, словно кусок бекона.
Такие вещи случались и раньше. Рено уже слышал о подобном. Некоторые из сирот находили себе дом и семью. Большинство же оставались горемыками. Они работали, как волы, чаще не за деньги, а за кусок хлеба.
Рено медленно кивнул.
— Похоже на правду… Должно быть, их руки совсем плохими стали.
— Они еле могли сдать карты… Особенно дон.
— Они были шулерами?
Ева закрыла глаза, вспомнив пережитый позор и страх, когда ее впервые в этом уличили. Ей было четырнадцать лет. Она так нервничала, что карты рассыпались, когда она тасовала их. Поднимая карты, один из мужчин заметил легкие наколки на тузах, королях и дамах…
— Они были игроками, — сказала Ева бесцветным голосом.
— Шулера.
Ее веки дрогнули.
— Иногда.
— Когда считали, что их не поймают, — произнес Рено, не скрывая презрения.
— Нет, — мягко возразила Ева. — Только тогда, когда их вынуждали обстоятельства. Обычно другие игроки были слишком пьяны и не замечали, какие у них карты и что им сдали.
