Как ты остро взглянула, с мокрым жалом в глазах, когда я переспросил его: двенадцать? – про жену. Вышли. Чудом высвободился.
Девять осликов на перекрестке. Сосчитал. А коров – шесть. Две из них работают в паре: одна тянет с прилавка, другая на себя продавца отвлекает, зайдя с тылу, тычась в чан. Третья маленькая, пегая, с козу ростом, хотя, видно, старшая на перекрестке: стоит в центре, движение регулирует. Четвертая неописуема, импрессионизм, коровинская палитра. Стоит у двери аюрведического массажа, ждет. И двое, быки, сливовые, ходят, пошатываясь, по кругу, против часовой, карму разматывают, епитимья. А осликов девять, каштановых. Ближний – жалобный, чуть покосившийся набок, вздыхает, воздух пощипывает.
Второй – облезлый, потерянный, пыльный, стоит, как чуланчик, прислушивается, прижав голову к ребрам: что там? А вдруг инструмент?
Или дом с дымком? Третий – под трансформаторной будкой стоит, точнее, не будкой, а разлапистой башней, оплетенной проводами в искрящих обмотках. Стоит под ней, думает. Видно, не первую жизнь. У четвертого – полторы головы, стреножен с пятым. Движется вскоком, чуть под углом к себе, как сломанный, деревянный, выпавший из карусели. Шестой булку стащил, бежит, палка его догоняет по воздуху.
Двое подходят к нему, смотрят на булку, то так повернут уши, то этак. Как бурсаки на дороге. Один остался, другой возвращается, замер на полпути, в лужу смотрит. Губы – теплой корочкой и горчат в углах. Оголяет зубы, разглядывает. Глаз обижен, косит. Что он видит?
Закон божий? Пожелтевшие клавиши? Лошадь икоты? Он не то чтоб застрял на лестнице видов, но как-то стал ее поперек, как запруда печали. То к небу подымет глаза, то потупит. Будто он скроен из разных тел, судеб, полузабытых, уже ненужных. Обернулся, идет ко мне, тянет эти горько-щипковые губы из теплого туфа, в золе. Ушами прядает, перебирает – что они? – ни богу, ни дьяволу. И глаза заволакиваются, и из паха растет эта черная козья ножка, пока не упрется в землю. И он сдает чуть назад, на нее опираясь, как делают люди с двухколесными существами у обочин дорог. А девятый где? Сижу, чешу его за ухом. Прислушивается, сардоник. Перешел дорогу, к лавке кондитерской. Сад их, павлиний, сладкие, вязкие страсти, семиярусные. – А что-нибудь не с кокосом есть? – спрашиваю, ведя взглядом вдоль кулебячного ряда. – Не с кокосом? – переглядываются, будто я произнес что-то не существующее на земле. – Есть, говорят, на всякий случай. – А что, например? – С яблоком, – говорю. – С яблоком? – вздрагивают, обводя изумленным взглядом горы яблок на торговых лотках повсюду. – Нет. – Перечисляю фрукты, которые за спиной, спелые, сочные, с дерева. – Нет, – повторяют они, – нет, нет, – с каждым разом все более настороженно. – Беру, наконец, слоеный треугольник с необъяснимой начинкой – растительный бестиарий, и тяжел, как утюг. Осел, тот, сардоник, кивает, хороший выбор. – Дом не нужен? – спрашивает сидящий на мопеде. Где-то я его видел, лицо знакомо. – Нет, – говорю, – я в отеле. – Купить, – говорит. – Недорого. С видом на океан. Поехали? Это рядом, минут пять отсюда. – Сажусь, в одной руке пирог, другой его обнимаю. Едем.
