Бабушка принесла все, кроме сахара, потом с трудом сняла с пальца обручальное золотое кольцо и протянула его Оксане.
Цыганка осторожно опустилась на низкий трехногий стульчик перед камином, налила воду в таз и засыпала туда горсточку соли.
- А как же без сахара? - забеспокоилась бабушка Нина.
- Без сахара нельзя! - заявила Оксана.
- Господи, что же мне делать? - Старушка готова была расплакаться.
Оксана полезла рукой в карман, скрытый в складках ее широкой пестрой юбки, извлекла три кусочка леденца и бросила их в таз.
- Боже всесильный, ниспошли добра и радостей этой милосердной женщине! - Бабушка Нина перекрестила Оксану.
- Чего это она? - отодвинулась цыганка.
- Благословляет тебя.
- Вот еще...
Оксана долго мешала воду рукой. Когда соль и леденцы растаяли, она опустила в таз кольцо.
- Чистое золото? - спросила она.
- Червонное! - ответила с гордостью бабушка Нина.
- Гадать-то про кого?
- Про сына, сына, Гришу моего!
Оксана прищурила глаза и зашептала что-то на родном языке.
- Переведи! - попросила меня старушка.
- Да не понимаю я, она по-своему говорит! - объяснил я.
Долго бормотала Оксана. Вдруг она замолчала, повернулась к бабушке Нине и заговорила по-русски:
- Вижу... Жив он... Среди чужих людей... Хочет идти домой... Не пускают его... Ага! В плену он! В плену! Понимаешь?
- Сыночек! - воздела руки старушка. - Лишь бы жить ему...
- На голове у него повязка... Окровавленная повязка... Что это? А, он был ранен... Да, был ранен, но он жив...
Бабушка Нина с подозрением взглянула на цыганку, потом быстро встала, подошла к образу, вернулась к нам и протянула Оксане письмо - то самое неотправленное письмо сына с засохшей кровью.
- А вот это? Как же быть с этим?
Оксана побледнела.
- Ты куда меня привел, болван?! - прошептала она.
Что я мог ответить?
Оксана задумалась. Я и бабушка Нина с нетерпением смотрели на нее.
После долгого молчания цыганка подняла голову:
- Письмо было отправлено с другим человеком... И этот человек убит. Письмо лежало в кармане у того, у другого человека... Твой сын жив...
Бабушка Нина опустилась перед Оксаной на колени.
- Заклинаю тебя дитем, которого ты ожидаешь...
- Что?
Я перевел.
Оксана обомлела, побледнела, лицо ее окаменело, глаза расширились. Она прикрыла, словно защищая, живот руками, потом начала медленно поглаживать его. Губы женщины что-то шептали на непонятном языке. Мне показалось, что она молится - горячо, самозабвенно, выпрашивая у своего бога прощение за содеянное тяжкое преступление... Постепенно она отошла, успокоилась, на зарумянившемся ее лице разлилось чудное умиротворение. Потом она улыбнулась и сказала:
