Я перепугался, рванул к Федюхе. Рассказал. Он только рассмеялся: “Да ты что? Сама разделась, сама все сделала, у меня и свидетели есть.
Между прочим, всю ночь бакланила только о тебе, когда узнала, что я тебя знаю, страшно испугалась и сразу убежала домой. Ничего, завтра подъезжает один авторитет, он ей, помойке, позорный глянец наведет во всю щеку!” Тут я струхнул за нее. Стал отговаривать Федюху.
Напился в “Шарике”. Сонька вытащила меня оттуда за шкирку, дала нюхнуть чего-то едкого и со страшной силой повлекла. Лицо – как сейфа дверца – несгораемо, непробиваемо, на засов задвинуто и опечатано с грифом “Совершенно секретно”. Она притащила меня на вокзал, установила посередь площади и с мрачной решимостью набросилась с лобзаньями и обниманьями. Передо мной в едкой дымке пролетел Федюха, бледнее поганки, в росинках пота, не поздоровался; прогарцевали стройными колоннами какие-то добры молодцы со злыми лицами, у каждого топорщится левая подмышка. Потом несколько парней бесплотных, синих от напорюх. Подошел кто-то с гитарой, посмотрел сочувственно сквозь толстые очки, сказал: “Ты что, не знаешь, она ж его подруга”. Отвалил, обернулся и перекрестил на прощание.
Последнее, что помню,- расстрел в упор долгим взглядом из горбатого
“Запорожца”, над взглядом парня – лоб, обожженный кислотой.
Очнулся в трезвователе. Накостыляли как следует. Выпроводили вежливо, не взяв штрафа.
Голову сломал: что это за финт ушами был на всеобщем вокзальном обозрении?
Бабуля моя сделала разворот на сто восемьдесят градусов и теперь с чувством глубокого удовлетворения повествовала о свежих Сонькиных приключениях, рассказанных ей какими-то неведомыми мне подругами тревожной молодости. С радостным ужасом говорила, что спасла меня от нее. Так я узнал, что Сонька обворовала свою лучшую подругу, в драке порезала своего папу, заманила в притон шестерых парней, совратила там и, заявив, что ее изнасиловали, вымазживает теперь с несчастных родителей этих несовершеннолетних детишек большие деньги, но в милиции все смеются ей в лицо, потому что знают как облупленную и собираются сажать за совращение малолетних.
В “Золотом шаре” Сонька теперь изо всех сил меня не замечала и громко, так, чтоб все слышали, клеймила воровку-подругу, малолетних насильников, хулигана-отца. Поговаривали, что она поступила в театр оперетты.
И вдруг – звенящая пустота в “Золотом шаре” и особенно вокруг меня.
Сонька пропала, и заведению досталась участь красивого лица, которое обездолено на всего один, но такой передний зуб. Вынута дверь, и сквозняки-косяки гуляют по мира зданию.
