– Алло? Спасибо тебе. Удачи.
Это семь пятьдесят, о’кей. Бостон скоро пойдет на вылет…
1991
Время разбрасывать пазл-мазалы, и время их собирать назад, как сказал бы Хаим, раввинский сын, или “не п-п-п-путай допрос и и-и-исповедь”, как сказал безо всякого “бы” Хуан – гроза в начале моей отсидки, а в конце – перепутанный мускульный узел трупа, не развязанный солдатней. У него оказалось больное сердце, как у отчимого дружка – Вальки Сокола (Соколова). Тот вот тоже смотрел вперед: получив не вовремя вызов к куму, посреди работы пошел во двор, прямо в злой горизонт колючки, не повернув головы кочан на первый выстрел в морозный воздух. До того, как убрали его с земли
(жалко – новый напялил ватник), он успел прокричать нелепое:
“Передайте привет саранским!” – и приветы от Соколова лет пятнадцать по зоне шли.
А я стоял посреди Стамбула, смотрел с высоты сорока с хвостом на тридцать, выбитые на двери, и не мог заставить себя открыть.
Отсыревшие хлопья плохой побелки под грохот с улицы пали вниз – жидковатой перхотью мне на плечи, которыми не повел. Потом узнаю, что он всегда, при любом задании и достатке, любил останавливаться в простых, заброшенных временем на задворки новых архитектур гостиницах с видом на быт соседа, на перетяжки чужих трусов поперек оконного метра неба, жил практически без замков, не то доверяя своей охране, не то искушая свою судьбу, на моей ладони написанную ожогом.
– Долго будешь еще стоять?
Дверь распахнулась бесшумно, словно с посмертного зеркала темное полотно, не семь и не девять ночей спустя. Отражение будто сидело траур: рубаха цвета как у меня была у ворота понадорвана, волос был в неизвестных далях под корень срезан чужой Далилой, но в целом, определенно, я – только моложе.
– Я рад видеть тебя здоровым.
И через порог неуклюже обнял, что ранее – никогда.
1991
– Я читал твои книги. Ты плохо пишешь.
– Мне не кажется. Почему?
– Складно, да не о том, что надо.
– Тебе не трудно сварить мне кофе?
– Колумбийский, но по-турецки.
– Сойдет.
– Устал с перелета?
– Бывало хуже. Ты давно уже тут сидишь?
– Четыре месяца. Здесь отлично. Сколько сахара?
– Ничего.
У него появились смешной акцент и привычка потряхивать головою. Он жил-был со смертью накоротке, но я побывал к ней гораздо ближе, поэтому, если смотреть с конца, до которого мы досидим, полковник, то я впервые был старше брата и поэтому первым повел допрос.
– Ну и зачем это было надо?
– Ты про подмену?
– Я про подмену. Про измену. Я про тюрьму. Про этот жарь его в рот побег в город Константинополь. Я про все, но хотя бы про что-нибудь.
