Мне долго казалось, что островок, вдруг всплывший в ближневосточном море, не может иметь прямого касательства к его идее величия
Франции. "Grandeur" – это равенство с победителями, "Grandeur" – это бомба, которую он, не слушая протестов, взорвал. Но – крохотная точка на карте? Однако мало-помалу я понял, чем вызвано его раздражение.
Его героическое решение уйти из Алжира все еще жгло его и оставалось открытой раной. Бесспорно, в те нелегкие дни идея по имени
"Grandeur" трагикомически накренилась. В любом квартале я видел надписи, сделанные мелком на стенах "Де Голль – предатель!" – их было множество. Вчерашние яростные сторонники по-своему отводили душу.
Его историческое оправдание (не перед ними – перед собой) было лишь в том, чтоб сохранить, а если сказать честней – возродить наше влиянье в арабском мире. Империи нет, но пусть еще теплится неутолимый имперский миф. Стало быть, необходимо занять точную взвешенную позицию в конфликте миллиардной конфессии со вновь образованным государством. К тому же понятно, в какую сторону меняется состав населения в самой метрополии, в Париже. Мне вспомнилось письмо Алексея, полученное лет сорок назад. Еще в ту пору мой зоркий отец писал, что "Европу атакуют люди, чуждые ее духу".
Гиз поделился со мной намерением послать меня в январе в Тель-Авив.
Встретиться – но неофициально – с Эшколом и прежде всего с Даяном.
Слово последнего станет решающим, когда израильские стратеги склонятся к тому, что день икс неизбежен. Меж тем такая угроза все ближе. Ошибка считать, что она локальна. Меч занесен над регионом, в котором практически сошлись все кровеносные артерии, жизненно важные для планеты. С этим и не хотят считаться мои вероятные собеседники.
Как видно, библейская территория сильно способствует солипсизму. Гиз озабоченно проговорил: "Гордый и нетерпимый народ. Обе удачные кампании – в сорок восьмом, в пятьдесят шестом – просто им всем помутили головы". Он был уверен, что именно я сумею воздействовать на Даяна. Втолкую, что бывают периоды, когда разумнее, взвесив силы, не слишком упорствовать и дождаться другого расположения звезд. Это в их собственных интересах. Ведь ждали же две тысячи лет.
Неоспоримое наблюдение. Я постарался попасть ему в тон.
– Вы полагаете, что понимание возникнет в присутствии двух отсутствий?
Он вопросительно вскинул брови. Я пояснил свою сентенцию:
– У одного отсутствует глаз, а у другого – рука. Сближает.
Гиз рассмеялся:
