О тьме думать не надо. Прошедший тьму так радуется белому свету.
Лучше снова идти и выбраться на опушку, залитую солнцем. Из светлых зеленых, но сумерек лишь шаг шагнешь – и остановишься в изумленье.
Здесь мир иной: вовсе огромный, до самого поднебесья. Громады белых утренних облаков плывут и плывут. А под ногами стелется белый песок дорожки и песчаный угор с фиолетовыми куртинами ползучего чабра, розетками сочного молодила, белыми кашками, сиреневыми колокольцами, медовым осотом, пахучей цветущей таволгой у прибрежных кустов.
Солнечный утренний свет. Легкий вовсе не ветер, но вей опахнет – и стихнет, а потом снова накроет теплой волной.
Мир огромный, сияющий, словно хрустальный. Неволею сладко обмирало сердце.
Илья остановился на опушке и замер. Он не мог, не хотел двинуться, боясь утерять эту радость внезапного озаренья.
Как хорошо было неторопливо идти под солнцем по белой тропинке; идти и остановиться перед малым селеньем полосатых черно-желтых земляных пчел. Поглядеть на них, укорить с улыбкой: "Устроились… На дороге.
Места другого нет…"
Солнечная, зеленая просторная поляна, а потом снова – лес.
Далекий голос Ангелины звал его, но уходить не хотелось. Просила душа быть и быть здесь, переплывая из зеленой, пахнущей хвоей тени в солнечный мир опушки. Туда и обратно; вновь и вновь.
Но голос Ангелины звал и звал и становился тревожным.
– Илю-уша-а! Илю-у-уша! Где ты-ы?
– Иду-у-у!! – наконец ответил Илья, поворачивая к дому.
Встревоженная Ангелина встретила его возле садовой калитки. Большая, белотелая, в просторном утреннем платье ли, капоте, она выплыла навстречу племяннику, и тот разом утонул в ее горячих объятьях, шуршащих волнах материи.
Старшая сестра матери – тетушка Ангелина – всегда была женщиной рослой и пышной. Не толстой, но крупной: ухоженное белое лицо, полные руки, плечи, грудь – все большое, мягкое, но вовсе не рыхлое.
Очень добрая.
– Ищем тебя, ищем… – мягко корила она племенника. – Зовем, зовем… А тебя нигде нет.
– Такая славная роща… – оправдывался Илья, выпутываясь из тетушкиных одежд.
– А здесь тебе разве не нравится? – обиженно спросила Ангелина, открывая садовые ворота. – Мои газоны, мои цветы, мои розы…
За глухой садовой калиткой и высоким кирпичным забором открывалось просторное поместье, террасами, а потом пологим склоном уходящее к близкой воде, к Волге.
На свежей утренней зелени на английский манер стриженного газона светили переливчатой радугой ухоженные цветники: розарии, лилейники, альпийские горки.
