– Чудесный ужин, никогда такого не пробовали, мы вам очень благодарны, вот, прошу вас… – и без церемоний, как чаевые, сунул
Элиазу в нагрудный карман бумажку.
Элиаз запротестовал, потянулся было к карману, но американец жестко отвел его руку и так же решительно прибавил:
– А теперь вызовите нам, пожалуйста, такси, мы уже не стоим на ногах.
– Да у меня и отдохнуть…
– Такси! – громко крикнул американец, увидев в отдалении машину со светящимся козырьком, и не мешкая поволок туда жену.
– Но… картины…
Американец неопределенно махнул рукой в сторону Лоис и открыл дверцу такси.
А Лоис никуда не торопилась. Стояла и усмехалась легонько.
– Картины я и одна могу посмотреть, – сказала она. – Они полностью полагаются на мой вкус.
– Вот и прекрасно, – бодро воскликнул Элиаз. – Вы ведь не устали?
– Нет, я не устала. А вы?
– Я? Да я к ночи только разгуливаюсь!
– Артист, – сказала Лоис с той же легкой усмешкой, взяла Элиаза под руку, и они зашагали к мастерской.
По дороге молчали. Элиаз лихорадочно обшаривал воображение, но все ловкие, гладкие фразы, обычно отскакивавшие у него от зубов, куда-то испарились. Лишь у самых дверей он вспомнил про деньги, сунутые ему в карман американцем. Сколько там может быть? Максимум сотня шекелей. На чай… Да подавись он своими деньгами!
– Кстати, Лоис, пожалуйста, верните… – Он вынул из кармана бумажку и с грустью обнаружил, что это сто долларов, но было уже поздно. -
Верните это вашему…
– Брату, – со смехом подхватила Лоис. – Да, конечно, если вы настаиваете. Не могу не сказать, тактом мой брат не блещет. Зато и скупым его не назовешь, правда же? – Она помахала сотенной бумажкой, на которой стояла отчетливая банковская печать, и положила ее в сумку.
– Нет, не назовешь, – упавшим голосом пробормотал Элиаз.
– Зря вы его отпустили, с ним куда легче заключать сделки.
– А вы – скупая? С вами трудно?
– Скупая? Да как сказать. Деньги считаю. Но на себя, на то, что мне доставляет удовольствие, я никогда не жалею.
– А тогда и с вами нетрудно будет заключить сделку, – сказал Элиаз, надеясь, что это прозвучало многозначительно, и отпер дверь.
– У девочки есть способности, – сказала Лоис.
Она стояла, наклонившись над столом в галерее, и рассматривала небольшой холст, учебный этюд, сделанный Элиазом, когда он еще умел рисовать, что видел. Освещенный белым солнцем угол дома с полуоторванным номером, окно со скудным монохромным интерьером за мутноватым стеклом. Он давно снял его со стены и вынул из рамки, поскольку никто на него ни разу не обратил внимания. Приписать его русской Маше было не жалко.
