Грива до плеч, жемчужно-розовая, что море на закате. И такой же пух на губе. Нет – юнец, пожалуй. Лопушок рогатый…
Бездетный Никита с удивлением почувствовал, как в нем поднимается теплая волна даже не отцовской, а как бы даже материнской нежности и жалости. Будто бы он паренька вырастил и выкормил, и на горшок сажал, и за маленькую потную ручку водил в зоопарк… Мелкая слеза выкатилась из майорского глаза и упала на мальчишечью губу. Парень открыл глаза – и вновь оторопел Никита, столько страдания, любви и опыта плескалось в их талой воде. “Дверьми… – послышалось, шепнул найденыш. – Дверьми…”
В магазине радиоаппартуры “Сигнал” Никите Петровичу в течение рабочего дня приходилось слышать много англоязычной музыки. Поэтому, когда тот забормотал, майор заподозрил, что бормочет он по-английски. “Шпион! – пискнуло в генах. Но тут же истаяло. -
Турист! Раздели, избили, ограбили! Чушь… А рог? А серебро?”
– Слышь, сынок, доктора бы надо, а то помрешь тут у меня, и чего кому отвечать?
Парень завел лесные свои очи непомерной глубины на Никиту и слабо улыбнулся.
– В дымный час последней стражи … – начал он с акцентом, -
любовался я пейзажем Саутгемптонского графства, где родился и живу…
– Речь больного сочилась тонко, как струйка серебра, и акцент постепенно пропадал. – Вдруг спустился с дуба филин – филистер, и глаз замылен, но под шизика косил он, страшно ухая: “В Москву!”
Был я лордом, был я принцем
И не баловался шприцем,
Добавлял в глинтвейн корицу,
Ел, но не курил траву…
Слыл в семье единорогов
Перспективным недотрогой,
Был бессмертен, слава Богу,
И не думал про Москву.
Звать меня Артур МакКолин,
Я учился в частной школе,
В поло, регби, на футболе –
Бился я подобно льву.
В рейтинге аристократов
Род наш – так, примерно, пятый…
И какой-то хрен пернатый
Вздумал гнать меня в Москву.
Был я чист и благороден,
Ни красавиц, ни уродин,
Отдавая дань породе, –
Не касался этих скво.
Жил святым анахоретом,
Джентльменом и поэтом,
И притом – шекспироведом…
Sorry, где тут связь с Москвой?
Но серебряная лава
Закипала где-то справа,
Жизнь казалась мне отравой,
Пережеванной ботвой.
И серебряная плева
Замерцала где-то слева…
И сказал мне филин: “Дева
Проживает под Москвой.
Здесь у нас в родных пенатах
Все давным-давно женаты,
Хочешь леди из пузатых
Или сдобную вдову?”
Невермор! – сказал я птице. –
Исключительно к девице
Я прильну… “Тогда – бекицер!
Руки в ноги – и в Москву!”
Я отплыл из Ливерпуля
