Затем арестовали поляка Минковского – он бежал из Львова в двадцатом. Минковского Академик не любил и подозревал, что тот писал доносы. И вот неделю назад взяли обоих его ассистентов. Первый был мальчик из еврейского местечка, которого Революция вывела в люди, научила писать буквы слева направо, а формулы – в столбик, второй происходил из китайцев, особой породы китайцев с Дальнего Востока, но был какой-то пробел в его жизни, который даже Академику был неизвестен. Но Академик знал, что если он попросит китайца снять
Луну с неба, то на следующий день обнаружит на крыше лебедку, а через два дня во дворе института сезонники будут пилить спутник
Земли двуручными пилами.
Академик дружил с завхозом – они оба тонко чуяли запах горелого, а завхоз к тому же был когда-то белым офицером. Он больше других горевал, когда эксперимент не удался, – Академику казалось, что он, угрожая наганом, захватит установку и умчится на ней в прошлое, чтобы застрелить будущего вождя.
Как-то ночью они сидели вдвоем в пустом институте, рассуждая об истреблении тиранов, – завхоз показал Академику этот наган.
– Если что, я ведь живым не дамся, – сказал весело завхоз.
– Толку-то? Тебе мальчишек этих не жалко, – сказал Академик. Они были в одной лодке, и стесняться было нечего.
– Жалко, конечно. – Завхоз спрятал наган. – Но промеж нашего стада должен быть один бешеный баран, который укусит волка. А то меня выведут в расход – и как бы ни за что. Я человек одинокий, по мне не заплачут, за меня не умучат.
У завхоза была своя правда, а у Академика своя. Но оба они знали, когда придет их час, совсем не бараньим чутьем. Завхоз чувствовал его, как затравленный волк угадывает движение охотника, а Академик вычислил свое время, как математическую задачу. Он учился складывать время, вычитать время, уминать его и засовывать в пробирки последние двадцать лет.
Вчера домработница была отпущена к родным на три дня, и Академик сам стал готовить завтрак на двоих – с той же тщательностью, c какой работал в лаборатории с жидким гелием. Сын уже встал, и в ванной жалобно журчал ручеек воды.
Мальчик был испуган, он старался не спрашивать ничего – ни того, отчего нужно ехать к родственникам в Псков, ни того, отчего грелись изразцы печки в кабинете уже вторую неделю.
На груди у сына горела красная матерчатая звезда. Академик подумал, что еще усилие – и в центр этой пентаграммы начнут помещать какого-нибудь нового Бафомета.
Пентаграммы в этом мире были повсюду – чего уж тут удивляться.
