Но в то же время все твои чувства предельно обострены, и ты готов в любую секунду кинуть свое тело в снег и начать отстреливаться.
Где-то вдалеке в горы бьют саушки, стреляет калаш, медленно проходит пара вертушек, чумазые солдаты на блокпосту ремонтируют бэху – это не опасные звуки.
Но стоит только хлопнуть поблизости шальному разрыву, как ты уже весь напрягаешься – руки хватают автомат, тело прижимается к броне, движения становятся четкими и резкими, как у ящерицы, а мозг – ясным.
Но ничего не происходит.
Я снова отключаюсь. Кажется, даже засыпаю на несколько секунд. Мне слышится какая-то стрельба, крики, летящие в мою сторону трассера, бьет миномет.
Кукс переключает скорость, мы с Пинчей одновременно дергаемся взад-вперед, стреляет снайпер, пуля входит мне в горло прямо над срезом броника, и я всхватываюсь.
Ничего нет. Идет снег.
Машины стоят. Впереди что-то случилось – то ли водила заснул за рулем и перевернул бэтэр, то ли просто кто-то сломался, то ли еще что – отсюда не видно, до головы колонны несколько сот метров. Но не подрыв и не засада – стоим уже минут двадцать, и ничего пока не началось, хотя кругом сады, а слева на склоне холма несколько развалюх – самое место долбануть нас.
Кукс протягивает фляжку с ледяной водой. Если сделаю хоть глоток, то превращусь в сосульку окончательно. Но я пью. От холода организм постоянно выводит лишнюю влагу, мы мочимся каждые двадцать минут, и запасы воды в организме надо пополнять. Я делаю два маленьких глотка, чтобы промочить горло, затем отдаю фляжку Куксу и опять прячусь в бушлат.
Канава вдоль дороги забита мертвыми коровами. Они стоят в одинаковой позе, прислоненные боком к насыпи, их головы задраны вверх и лежат между лопаток. Глотки у всех перерезаны. Грудь каждой залита черной кровью. Их много, эта вереница смерти уходит вдаль настолько, что конца ее не видно. Здесь, наверное, больше сотни животных.
– Зачем это? – спрашивает Пинча.
– Не знаю, – отвечаю я.
– Зарезали, когда уходили, – сплевывает взводный. Проснулся. – Ни у одной нету таких ран, чтобы добивать… Чтоб нам не достались. Не гнать же их в лагеря беженцев. Как наши поджигали села во время войны…
Да, вроде так оно и есть. Мы и вправду похожи на оккупантов. Строим комендатуры, окружаем их блокпостами и назначаем своих полицаев.
В лучшем случае к нам относятся равнодушно. В основном ненавидят.
Все. Даже дети. Жестами они показывают нам перерезанное горло и вскидывают кулаки вверх, когда колонна проходит через села. Жить мы можем только в земле или бетоне, мочиться только с брони и передвигаться только взводами под прикрытием бэтэров. На освободителей не очень-то и похоже.
