И еще взводный стреляет как бог. При мне на спор на лету сбил ворону метров с двухсот пятидесяти.
При этом Колесин очень начитанный. Ночами, бывает, мы говорим с ним о литературе, о Ремарке с Толстым. По-моему, это самые бредовые моменты во всей моей войне.
Сейчас он храпит, повиснув на стволе пулемета, и снег залетает в его приоткрытый рот.
Ведет машину Кукс. Кукс – отменный водила, хотя и раздолбай. Когда ему надоедает тащиться с черепашьей скоростью, он поддает газу и идет на обгон колонны. Тогда Колесо, не просыпаясь, бьет его каблуком по башке, и Кукс занимает свое место в строю.
Еще две машины нашего взвода тащатся где-то сзади. Они идут след в след – здесь никто никогда не съезжает с проложенной однажды колеи.
На них едут Игорь, Леха, Олег, Жека Одегов, Мотух, Тюпай, Гарик,
Валегжанин и Мутный.
Это наш взвод.
Мы едем.
Мозг отключается, и ты не знаешь, сколько времени прошло с тех пор, как ты забрался на броню. Может, час, может, два, а может, и сутки.
Все сливается – вчера, сегодня, завтра, дни похожи друг на друга как две капли воды, и различить их можно только по именам погибших – вчера убило того парня с седьмой роты, а позавчера Яковлева, и больше никакой разницы между днями нет – грязь, холод, усталость и война, война, война…
Наша жизнь – это ночь, резкий свет фар, холод и запах соляры. Еще ни разу мы не стояли на одном месте больше суток. Ставить палатки и рыть окопы нет никакого смысла. Полк постоянно в движении. Мы не едем откуда-то куда-то, мы едем всегда – мы так живем, и наш дом – это силовая бэтэра.
В принципе, здесь не так уж и плохо, если уметь устроиться. Я умею.
Сижу в силовой по пояс, ноги в шерстяных носках засунул в двигатель
– там тепло, но нужно следить, чтобы ворсистые носки не затянуло под ремень генератора, а то оторвет пальцы; сапоги стоят на поршневой, засохшие короблые рукавицы и пачка папирос лежат там же. Это все сухое.
Штаны тоже сухие, на коленях они прогрелись настолько, что даже обжигают ноги, но я не отстраняюсь, этот жар приятен, и я, как аккумулятор, впитываю его на потом. И пытаюсь отослать немного наверх – к мокрым плечам и спине, которые, несмотря на перегретый движок, один черт мерзнут, как суки.
Наши глаза открыты, но мы не бодрствуем, хоть и не спим. Это какое-то особое состояние – пустой взгляд не останавливается ни на чем, ты ни о чем не думаешь и ни на что не реагируешь; окружающий мир – простреленные таблички с названиями сел, разбитые хибары, мокрые деревья, снежная вата – проходит через тебя так же, как и холод, не встречая сопротивления, и лишь подсознание мелким ситом пытается выцедить из него опасность. Но сам ты в этом процессе не участвуешь. Твой разум и мир – одно целое. Ты и есть мир. Ощущаешь и понимаешь его полностью, как бывает только во сне. Или по обкурке.
