— Не надо так ужасаться, — произнес Вулф быстро. — Так поступает кошка со своим глупым котенком.
Джессика открыла было рот, но не издала ни звука. Вульф заметил, как она содрогнулась. Он отвернулся и резким движением руки зажег новую спичку.
— Идите распакуйте чемоданы, ваша милость, — сказал он, разжигая плиту. — Сегодня виконтов дикарь сам приготовит ужин.
Джессика поежилась. Она не поняла, почему теплый и ласковый голос Вулфа вновь стал таким далеким и холодным.
— Вулф! Что я сделала?
— Когда распакуешь, захвати что-нибудь из твоего аристократического постельного белья и постели себе возле печи. Монашенка вроде тебя не позволит себе спать рядом с мужчиной, тем более с таким дикарем, как твой муж.
Вулф встал. Позади него ярким оранжевым пламенем пылала плита.
— Но… — начала она.
— Ты говорила, что если я устану от твоей компании, ты оставишь меня в одиночестве, — перебил ее Вулф, захлопывая дверцу плиты. — Сделайте это, леди Джессика. Сейчас.
Даже у аристократов есть здравый смысл. Джессика подобрала юбки и двинулась в спальню. Но и там она не обрела покоя.
За окном громко завывал ветер…
Вулф наблюдал, как Джессика стирала, склонившись над корытом под навесом возле дома.
— Надеюсь, ты помнишь, что рубашку ты стираешь, а не просто превращаешь в клочья, — заметил он.
— Я не вижу большой разницы между этими двумя процессами.
— В твоем исполнении разницы действительно нет. Скажите мне, ваша милость, когда слуги выполняли полезную работу в доме лорда Стюарта, чем занимались вы?
— Я читала, играла на скрипке, присматривала за людьми, вышивала…
— Слава богу, — прервал ее Вулф, — это уже что-то полезное. Означает ли это, что ты сможешь зашить рубашку, после того как раздерешь ее по швам под видом стирки?
— Что ты предпочтешь: вышить тебе инициалы, герб или цветы в якобинском стиле? — спросила Джессика радостно.
Вулф издал возглас, выражающий отвращение.
Джессика старалась не поднимать голову от корыта. Она знала, что увидит, если посмотрит на мужа: холодные глаза и суровую складку у рта. Именно таким он был постоянно в течение трех последних дней после того, как он напугал ее, пробежав языком по кончикам обожженных пальцев.
И все эти три дня она ходила с неизменной улыбкой, от которой у нее уже болело лицо.
К сожалению, сейчас болело не только лицо. Она чувствовала себя страшно измотанной, как после путешествия в дилижансе. Если она не качала воду для стирки и полоскания белья, она носила ее бадьей к плите, чтобы согреть. От плиты она тащила бадью под навес, наполняла водой огромное корыто, становилась на колени и начинала тереть и скрести каждую вещь. Обычно лишь на третий или четвертый раз после пристрастного осмотра Вулф был удовлетворен чистотой рубашки.
