— Послушай, все эти твои делишки заставляют Рейчел волноваться. Она постоянно волнуется и подвергается риску.
Нельзя рисковать теми, кого ты любишь. Мужчина так не поступает.
Фрэнк старался изо всех сил приводить разумные доводы, но он уже начинал играть у меня на нервах, возможно, как раз потому, что был прав.
— Ты только подумай, есть ведь и другие способы применить твой опыт. Я же не предлагаю тебе отказаться от всего. У меня есть связи. Я много работаю со страховыми компаниями, а они всегда ищут хороших следователей. И работа эта хорошо кормит: лучше, чем то, чем ты зарабатываешь теперь, это уж наверняка. Я могу обратиться к нужным людям.
Сам того не замечая, я со злостью швырял бутылки в мешок. Необходимо было сдержаться, я глубоко вздохнул и попытался опустить очередную бутылку как можно тише.
— Я ценю ваше предложение, Фрэнк, но не хочу работать страховым комиссаром.
Фрэнк исчерпал разумные доводы и повысил голос:
— Ну и почему это, черт возьми, тебе не подходит? Не можешь же ты, черт возьми, продолжать в том же духе! Разве ты не можешь понять, куда это все приведет? Ты хочешь, чтобы опять случилось то, что случилось...
Он резко оборвал себя, но было уже слишком поздно. Теперь «это» вышло наружу. «Это», черное и кровавое, будь оно проклято, пролегло между нами. Внезапно я почувствовал невероятную усталость. Энергия в моем теле иссякла, как источник в пустыне, и я поставил мешок с бутылками на землю.
Фрэнк покачал головой и открыл рот, но не произнес ни слова. Он не был человеком, способным извиняться. Хотя извиняться ему было не за что — все, сказанное им, было правдой.
Самое жуткое во всей этой истории заключалось в том, что Фрэнк никак не мог осознать, как легко могли бы мы понять друг друга, если бы захотели. Мы оба похоронили ребенка, и каждый из нас больше всего на свете боялся повторения случившегося. Я мог бы рассказать ему о Дженнифер, о том, как крохотный белый гробик исчезал под первыми комьями земли, о том, как аккуратно складывалась ее одежда и ботиночки, чтобы передать их другим, живым детишкам, о чувстве страшной утраты, которое нахлынуло вслед за всем этим, о зияющих пустотах в моем существе, которые уже ничем и никогда не заполнить, о том, как я не мог пройти вдоль по улице без того, чтобы любой проходивший мимо ребенок не напомнил бы мне о ней. И Фрэнк понял бы меня, потому что в каждом молодом человеке, выполняющем свой долг, он видел погибшего сына. Возможно, тогда часть напряженности между нами могла бы исчезнуть навсегда.
