Только она всё равно его любила. Она была злюкой, несдержанной и избалованной, ей было семнадцать, и она любила его. А он… он, кажется, стыдился себя — себя, тогда как по правде должен был стыдиться её…
«Не о том думаешь, Эйда Овейна. Думай, как тебе обмануть его Обличье. Он потерян для тебя, давно потерян. Так сохрани хотя бы свою жизнь и жизнь брата, если сумеешь».
Кисло во рту. Вязкая тяжесть в голове, и дурнота подступает к горлу.
— Киан, что оно такое?
— Что?
— Твоё Обличье. Что оно такое?
Он обернулся на неё с лёгким удивлением, будто не веря, что она посмела спросить вот так прямо. Потом скривил губы в улыбке Клирика. Кинул взгляд за плечо, на стонущего в болтающемся седле Ярта.
— Ты права, передохнём. Я должен довезти вас до Бастианы живыми, — пояснил он своё решение, глядя на неё ясными глазами, и пришпорил коня, отрываясь от них, чтобы подыскать место для стоянки.
Эйда Овейна смотрела ему вслед с гулко бьющимся сердцем.
Обитые сталью шпили Бастианы сверкали на солнце с такой силой, что, казалось, стоит посмотреть на них чуть подольше — и ослепнешь. Был первый погожий день с тех пор, как Клирик Киан тронулся в путь — не иначе сам Бог Кричащий развёл у себя в небесах очищающий костёр, и отблески его озаряли святой город, неся страх грешникам и приветствие праведным.
— Завтра, — простонал Ярт. — О Боже, мы ведь доберёмся уже завтра…
Он как будто только теперь осознал, что происходит, что ждёт их обоих. Кровоподтёк на его боку начал желтеть и немного уменьшился, но теперь Ярт всё время плакал — хотя уже и не от боли — и через слово поминал того самого Бога, которого рьяно хулил со своими дружками-студиозусами.
— Да, пожалуй, что завтра, — согласился Киан, приставив ладонь ко лбу щитком и вглядываясь вдаль. — Солнце уже садится, пока доедем, успеют закрыть ворота.
Он не казался ни усталым, ни довольным. Его миссия ещё не выполнена. Очевидно, ничто не может помешать ей, и железная пасть святого города, обители Святейших Отцов, уже щерится на горизонте между холмами, готовясь заглотить новые жертвы и с хрустом перемолоть их кости. И всё же Клирик Киан не будет считать свой долг исполненным до тех пор, пока за Эйдой и Яртом Овейнами не закроется с грохотом кованая дверь, из-за которой выходят только на костёр.
Но до этого остаётся ещё одна ночь.
«Одна ночь, чтобы обмануть меня, Эйда», — шепчет Обличье и беззвучно смеётся тёмными губами: Эйда видит, как они искажаются в ухмылке. Хотя если на это лицо сейчас посмотрит Киан, то ему почудится, будто на синем лике — гримаса печали.
