Архилох. Мы так мало знаем о нем. Как он отреагирует на современность? Прежде всего заметит, что все механизировано. Затем обратит внимание на новые, эффективные способы убийства людей. И на серую скучную форму. Ничего общего с яркими одеяниями, к которым он привык.
Архилох прошел по палаточному армейскому лагерю. Это были люди Августа – много римлян и итальянцы из различных временных периодов, решившие служить под знаменами Цезаря. Профессиональные солдаты, сразу же признавшие в Архилохе своего. Когда же выяснилось, что он может читать поразительно красивые, а иногда остроумные и дерзкие стихи, где чуть не каждое слово проклятие… Ну, тут уж его с радостью стали принимать в каждом лагере. Военные поэты всегда становятся любимцами армии, спросите у Киплинга. К тому же Архилох был одним из них, человеком, обладающим врожденной способностью держать в руках оружие: легко овладевал новыми методами убийства и как губка впитывал полезную информацию – неважно, поступала она от скифов или от итальянских мечников, живших через тысячу лет после его смерти. Оружие менялось, но основные принципы оставались прежними. Архилох чувствовал себя гораздо лучше на этом уровне Ада – множество армий, постоянные стычки, в то время как в классическом Аду царили равнодушие и скука.
Ему потребовалось совсем немного времени, чтобы адаптироваться к новой ситуации. Однажды, шагая по одной из главных дорог Ксории, он наткнулся на лагерь странных, похожих на цыган людей. Они пригласили его перекусить, и Архилох, привыкший к дружелюбному отношению солдат, приблизился, ничего не подозревая.
Высокий худой мужчина, подозвавший его, был одет в длинную черную куртку. Шляпу он надвинул на глаза. Архипах сразу понял, что имеет дело с дурным человеком, и потому приближался с осторожностью. А потом быстро отступил назад. Потому что… Просто потому…
– Мудрый человек, – заметил Верлен, – подготовился бы к тому дню, когда его мудрость может быть оценена по достоинству. Нет, я имею в виду нечто другое, но вы меня поняли.
Верлен продолжал говорить. Обычные вещи, которые болтают французские поэты. Впрочем, на старом добром острове Сент-Луисе все были французскими поэтами. Все истинные французы, кроме рассказчика – надеюсь, вы понимаете, что я имею в виду.
Так вот, Бодлер отложил трубку с опиумом, ему приходилось постоянно затягиваться, чтобы она не погасла – надеюсь, вы понимаете, что я имею в виду. И сказал:
