Но мне никак не удавалось приблизить глаз к щели настолько, чтобы увидеть хоть что-нибудь. Угол не пускал меня туда, где кончался этот мир и начиналось что-то совсем другое. Щелочка, хоть и существовала, была слишком мала. Я едва не заплакал от разочарования, но вдруг мои мысли приняли иной оборот. Внезапно мне пришло в голову, что весь мир состоит из таких вот «углов зрения», которые люди чаще всего принимают за свой истинный ракурс. Да и самих себя они полагают не более чем углами зрения, каждый, естественно, своим собственным, хотя случается, что и коллективным – и даже часто случается. Меня же теперь интересовал не угол, а то, что скрыто за ним, за стыком образующих его стен, то, что можно было бы увидеть, раздвинув их, расширив заветную щелочку. Таящееся там вернее всего было бы назвать миром иной причинности – но в то время я еще не знал таких слов. Поэтому просто прилепил к нему короткое имя «Оно» и заверил это Оно в том, что когда-нибудь доберусь до него – раскрыв, распечатав или, в конце концов, взломав его двери. Не знаю, как мне это удалось, но я вдруг ощутил свое родство с Оно. Все мусорные ямы для медитаций, все щелочки для подглядывания и запретного созерцания, все кувыркания на любых перекладинах с повисанием вниз головой – все это были лишь ниточки, тянущиеся от Оно ко мне и сплетающиеся в уютный кокон, где тепло и не дует, – кокон, похожий на ту нору, откуда меня когда-то вытащили против моего желания. Вы спросите, каким образом я в шесть лет мог знать про нору и свои желания в ней? Ну так я и не знал. Зато знал, что иначе и быть не могло.
Так я сделался искателем не только ракурсов, но и способов отворить потайные двери Оно.
Боюсь, я описал все это слишком невнятно, но других слов для изложения постигнувшего меня откровения я ни тогда, ни позже, ни даже сейчас не имел и не имею. Само по себе оно было весьма невнятным – но в том и заключалась его сила притяжения.
В итоге, изучив к десяти годам окружающий мир во всех мыслимых ракурсах, я нашел его неинтересным и не стоящим более моего внимания. Откровение в углу развратило меня до крайней степени обещаниями других берегов. Я превратился в малолетнего сноба, невразумительно эстетствующего в поисках сопричастного реальности «Оно» стиля жизни. Даже стихи писать пытался и научился бренчать на гитаре, чтобы вечерами подвывать с ней на луну. Хотел было записаться в парашютную секцию, полагая, что в зависании между небом и землей есть таинственный смысл, никем еще не разгаданный, – но мне отказали по малолетству. На уроках в школе открыто диссидентствовал, симулируя – естественно неосознанно – легкую форму шизофрении, что давало некоторый побочный эффект – отсутствие двоек в дневнике и неприставучесть ко мне учителей. И откровенно, почти самозабвенно, не жалея себя, предавался великосветской скуке, потому что одну лишь ее почитал правилом хорошего тона в этом мире, где повсюду тычешься носом в углы зрения, лишающие зрения.
