Ракурсы - Наталья Иртенина

Все события, описанные здесь,

не являются плодом

галлюцинаций автора.

Здравствуйте.

Позвольте мне не представляться, поскольку имя мое вам ничего не скажет.

Вероятно, немного больше, чем ничего, вам объяснит место моего пребывания в настоящий момент. Извольте, я сообщу вам его. Сейчас я сижу на дымном облаке, свесив ножки вниз, как поется в песне, и, наверное, просижу здесь еще долго. Пока не определятся сроки.

Думаю, вы нисколько не удивлены этим, да я и не стремлюсь вас удивлять. Просто мне тут немного одиноко и не с кем поболтать за чашечкой вечернего растворимого нектара. Сейчас, например, все вокруг тут залито огненным светом вечного заката, а за ним по пятам стелется такой же вечный восход, расплескивающий пламенно-багровые краски. Жуткая красотища, но…

Иногда, знаете, нападает охота отвлечься, повспоминать, поразмышлять, прикинуть так и эдак – что было бы, если бы… и проверить все это на прочность в зеркале другой души.

Вот я и подумал – может быть, вы согласитесь какое-то время, совсем немножко, побыть этой другой душой? Обещаю, что не задержу вас надолго и постараюсь не утомить длинными экскурсами – моей земной жизни всего-то было шестнадцать лет.

Итак, вы не против?

И, умоляю, не думайте, что я навязываюсь вам. Просто мне кажется, что это может как-нибудь пригодиться вам – простите мне это небольшое нахальство, проистекающее, безусловно, из моей одинокости в мире багровой вечности.

Полагаю, вся моя странная и калечная (теперь-то я в этом уверен) жизнь строилась по какому-то изнаночному принципу. Иначе как объяснить то, что я умер в утробе матери и родился лишь шестнадцать лет спустя после того, как меня выволокли ногами вперед из ее живота?

Беременность моей родительницы протекала хорошо. Настолько хорошо, что когда мне пришел срок вылезать на свет Божий, я всеми своими девятимесячными силами начал сопротивляться, не желая покидать столь удобную нору ради совершеннейшей неизвестности. Впрочем, нора тогда уже перестала быть удобной и принялась пинать меня, сжимать, словно клещами, и толкать в закрытые двери. Это длилось бесконечно долго. Я был упрям, но нора еще упрямее. Я упирался, как мог, а нора в наказание причиняла мне адскую боль. Вот тогда-то я и умер. Точнее, не я, а оно, поскольку тогда еще не было ничего, что можно было бы назвать мной. Существовали лишь «оно-я» и «оно-не я», и между ними шла борьба не на жизнь, а на смерть, закончившаяся полным разгромом оно-меня.