Мужчина достал из кармана синюю вазочку и потер ее хлопчатобумажными перчатками. Сколько же у богини Ошун подобных домов, подумал он. Сколько бесчисленных окон. Тито поставил вазу на полку, приставил к стене и задвинул банкой из-под краски, закрыв от постороннего взгляда. Здесь, на крыше, ее могли обнаружить на следующий день, а могли оставить в неприкосновенности на долгие годы.
«Ошун управляет пресными водами этого мира. Младшая среди сестер-оришей, она удостоилась имени Царицы небесной. Знак ее – желтый и золотой цвета, как и цифра пять. Ей посвящаются павлины и грифы».
Мысленно выслушав голос тетки Хуаны, Тито кивнул серой полке, превратившейся в тайный алтарь, а затем повернулся обратно к лестнице.
В комнате он увидел, как Вьянка доставала жесткий диск из корпуса компьютера. Кузина подняла на него глаза.
– Ты скопировал все, что хотел сохранить?
– Да, – ответил Тито и притронулся к драгоценному техноамулету на шее.
«Нано»-айпод. Здесь хранилась вся его музыка.
Он снял пальто, пристроил его на вешалке и снова надел сеточку для волос. Потом уселся напротив кузины и опять приступил к дотошному ритуалу очищения, уничтожения собственных следов. Хуана сказала бы, что он омывает порог для нового пути.
Порой, когда Брауна к вечеру разбирал аппетит и определенного рода настроение, мужчины отправлялись в «Gray’s Papaya» на ужин особой скидки.
Милгрим каждый раз получал оранжад навынос – он хотя бы напоминал приличный напиток, а не жидкий сочок. Конечно, здесь подавали и настоящие фруктовые нектары, но только не с ужином особой скидки. И потом, соки не очень вязались с представлением о «Gray’s Papaya» в отличие от мяса на гриле, фисташек, сдобных булочек и приторных водянистых напитков, поглощаемых стоя под ярким сиянием гудящих флуоресцентных ламп.
От «Нью-Йоркера» – а судя по всему, Браун и сегодня собирался там заночевать, – «Gray’s» отделяло каких-то два квартала вдоль по Восьмой авеню. Милгрима заведение успокаивало. Он еще помнил время, когда две булочки с напитком, тогдашний ужин особой скидки, стоили доллар и девяносто пять центов.
Похоже, Брауна «Gray’s Papaya» не слишком умиротворяла, но здесь он становился немного словоохотливее. Получив безалкогольную «пина коладу» с булочками, он начинал распространяться об истоках культурного марксизма в Америке. По словам Брауна, прочие люди могли сколько угодно толковать о «политкорректности», но только на самом деле это был самый настоящий культурный марксизм, пришедший в Соединенные Штаты из Германии после Второй мировой войны и зародившийся в хитроумных головах профессоров из Франкфурта. «Франкфуртская школа», как они себя величали, не теряя времени зря, беспрестанно запускала свои интеллектуальные яйцеклады в аудитории ничего не подозревающей американской академии старой выучки. Это место в его рассуждениях, очаровательное своей научно-фантастической патиной, доставляло Милгриму особую радость. Возбуждение взвинчивалось по нарастающей; вспоминались зернистые, в черно-белом изображении, звезды еврокомма
