— Перестань, что это! Застанут в слезах, и еще хуже будет. Пойдем пройдемся.
Лиза молча встала, отерла слезы и подала Женни свою руку.
Девушки прошли молча длинную тополевую аллею сада и вышли через калитку на берег, с которого открывался дом и английский сад камергерши Меревой.
— Какой красивый вид отсюда! — сказала Гловацкая.
— Да, красивый, — равнодушно отвечала Лиза, снова обтирая платком слезы, наполнившие ее глаза.
— А оттуда, из ее окон, я думаю, еще лучше.
— Бог знает, — поле и наш дом, должно быть, видны. Впрочем, я, право, не знаю, и меня теперь это вовсе не занимает.
Девушки продолжали идти молча по берегу.
— Ваши с нею знакомы? — спросила Женни, чтобы не давать задумываться Лизе, у которой беспрестанно навертывались слезы.
— С кем? — нетерпеливо спросила Лиза.
— С Меревой.
— Знакомы.
Лиза опять обтерла слезы.
— А ты познакомилась?
— С Меревой?
— Да.
— Нет; мы ходили к ней с папой, да она нездорова что ль-то была: не приняла. Мы только были у Помады, навещали его. Хочешь, зайдем к Помаде?
— Я очень рада была бы, Лиза, но как же это? Идти одним, к чужому мужчине, на чужой двор.
— Да что ж такое? Ну что ж с нами сделается?
— Ничего не сделается, а пойдут толковать.
— Что ж толковать? Больного разве нельзя навестить? Больных все навещают. Я же была у него с папой, отчего же мне теперь не пойти с тобою?
— Нет, я не пойду, Лиза, именно с тобою и не пойду, потому что здоровья мы ему с собою не принесем, а тебе уж так достанется, что и места не найдешь.
— Да, вот это-то! — протянула, насупив бровки, Лиза и опять задумалась.
— О чем ты все задумываешься? Брось это все, — говорила Женни.
— Да, брось! Хорошо тебе говорить: «брось», а сама бы попробовала слушать эти вечные реприманды>*. И от всех, от всех, решительно от всех. Ах ты боже мой! да что ж это такое! И мать, и Зина, и Соничка, и даже няня. Только один отец не брюзжит, а то все, таки решительно все. Шаг ступлю — не так ступила; слово скажу — не так сказала; все не так, все им не нравится, и пойдет на целый день разговор. Я хотела бы посмотреть на тебя на моем месте; хотела бы видеть, отскакивало ли бы от тебя это обращение, как от тебя все отскакивает.
— Чего ж ты сердишься, Лиза? Я ведь не виновата, что у меня такая натура. Я ледышка, как вы называли меня в институте, ну и что ж мне делать, что я такая ледышка. Может быть, это и лучше.
— Я буду очень рада, если тебя муж будет бить, — совершенно забывшись, проговорила Лиза.
Женни побледнела, как белый воротничок манишки ее, и дернула свою руку с локтя Лизы, но тотчас же остановилась и с легким дрожанием в голосе сказала:
