Принципы, высказанные в этой главе, были развиты С. Дубновым в докладе, прочитанном на собрали членов Общества Просвещения в мае 1902 г. Докладчика поддержал Ахад-Гаам, утверждавший, что школа, отчуждающая своих питомцев от родной культуры, творит дело морального разрушения. Обе речи, произнесенные спокойным, сдержанным тоном, вызвали бурю в переполненном зале. Дебаты приняли такой страстный характер, что представитель полиции закрыл собрание, не допустив до голосования резолюции.
Писателя, забросившего на продолжительное время историческую работу, неожиданная резкость идейной полемики привела в уныние. Всё чаще стали его смущать сомнения в правильности (113) избранного пути. "С грустью вижу - пишет он в дневнике - как втягиваюсь в общественную борьбу в ущерб главным работам. От истории то и дело урываю время для публицистики, а от последней для непосредственной общественной деятельности. Нельзя так разбрасываться. Это нивелирует ум, обезличивает... Идет 22-й год моей литературной деятельности, а работы у меня осталось больше, чем на 25 лет".
(114)
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
ПРОЩАНИЕ С ЮГОМ
Литературный кружок, возникший в начале девяностых годов и постепенно пополнявшийся новыми членами, стал ядром Комитета национализации, председателем которого состоял С. Дубнов. Заседания происходили в квартире писателя, в обширном кабинете с выходящими в сад окнами. Некоторые из новых соратников стали друзьями семьи Дубновых: энергичный, общительный М. Дизенгоф, впоследствии мэр Тель-Авива; молодой раввин X. Черновиц, человек с большим теологическим и философским образованием; недавно поселившийся в Одессе X. Н. Бялик. Бялик на первый взгляд производил впечатление флегматика: плотный, круглолицый, молчаливый, он во время заседаний обычно усаживался в дальнем углу и казался погруженным в размышления. Стихи молодого поэта, печатавшиеся в журнале "Гашилоах", уже тогда поражали сочетанием внутренней силы с глубокой, сдержанной нежностью, но немногие, вероятно, читали их с таким увлечением, как историк-публицист, ощущавший себя "неудавшимся поэтом". С. Дубнов, по-видимому, раньше оценил оригинальность творчества Бялика, чем своеобразие его натуры Новый член одесского кружка не укладывался ни в какие рубрики. В противоположность старшим собратьям, он на заре своей писательской деятельности не был книжником и не любил разговоров на литературные темы; рассказывали, что он проводил много времени на пыльном дворе своего дома в играх с оборванными ребятишками или пролеживал в одиночестве целые часы на каменистом морском берегу под палящими лучами солнца. Ближе всех по духу был ему в ту пору С. Абрамович, упрямо подчеркивавший свою особую стать; писатели часто захаживали к Дубновым вдвоем.
