В кругу людей, предпринявших издание Греца, введение, проникнутое глубоким национальным чувством, не встретило одобрения. Большинство членов Комитета Общества Просвещения возражало против подчеркивания идеи духовной нации; они опасались также, что страстный, проповеднический тон молодого историка может вызвать недовольство цензуры. Споры затянулись надолго; в конце концов, С. Дубнов, видя невозможность сговориться, сложил с себя обязанности редактора. Труду Греца, впрочем, и так не суждено было появиться в печати. Цензор переслал уже отпечатанный первый том в церковную цензуру, которая усмотрела в вольной трактовке библейских преданий отступление от традиции и постановила, что всё издание подлежит уничтожению. Решение это было утверждено знаменитым обер-прокурором Синода Победоносцевым, одним из столпов реакции. Никакие ходатайства не помогли: 5000 экземпляров осужденной книги преданы были сожжению. Молодой историк, считавший себя наследником Греца, не отказался, однако, от плана популяризации еврейской истории; он осуществил этот план спустя некоторое время, но уже в иной форме.
(91)
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Т Р У Д Ы И Д H И
Рабочий день писателя начинался в девятом часу утра. Наглухо закрытая дверь отделяла его от детского шума, кухонного чада, домашней сутолоки. В утренние часы он работал особенно интенсивно; потом согласно строго соблюдавшемуся плану дня выходил погулять. Но и во время прогулки - большей частью по аллеям близкого приморского парка - мысль его упорно возвращалась к оставленной дома рукописи, и на страницах записной книжки появлялись четкие, круглые буквы беглых записей.
Как ни старался С. Дубнов отгородить себя от повседневности, это не всегда ему удавалось: писатель-пролетарий не мог позволить себе роскошь целиком погрузиться в науку. Острее, чем когда бы то ни было, ощущал он в эту пору тягость вечных недохваток и неуверенность в завтрашнем дне. Привыкнув к лишениями с ранних лет, он не боялся за себя; но тревога за семью, за малых детей тяжелым бременем ложилась на душу и заставляла еще настойчивее, чем в былые годы, воевать с редактором, пользовавшимся своим положением монополиста в русско-еврейской печати. Грустью проникнута запись в дневнике, сделанная в октябре 1892 года: "жить только литературной работой, не уклоняясь от своих заветных целей, влагая душу в каждое произведение ... - это подвиг, связанный с мученичеством. Часто кажется мне, что я не выдержу и свалюсь в самом разгаре работы, не сделав и части того, что составляет смысл моей жизни".
