держа книгу вверх тормашками. Ноги Татава ему мешали.
— Ты не так держишь… У меня есть весь Тентен. И весь Спиру[22]. Мне их отец купил. А еще всего Микки Мауса.
Вдали, в ночной тишине, слышался шум моря.
— А на Рождество, слышь, дурень, мой отец купит мне телик. Ты уже видел телик?
— Что это? — зевая, спросил Людо.
— Это такой аппарат. В нем все можно видеть. Можешь смотреть футбол, фильмы, мультики. В нем все видать. У кюре есть телик. Отец купит мне точно такой же.
Татав на несколько мгновений замолк.
— … Я поставлю его в свою комнату, и тебе нельзя будет его трогать. Я вообще запрещаю тебе трогать мои вещи. Мне все купил мой отец. А кто твой отец?
— Мишо, — заявил в ответ Людо таким тоном, словно это разумелось само собой.
— Нет, не Мишо. Ты врешь.
— Моя мать говорит, что Мишо.
— Да нет же, дурень, это вранье. Ты — сын фрица. Ты своего отца хоть раз видел?
— А ты? — растерявшись, огрызнулся Людо.
Татав взял в привычку заходить по вечерам к Людо и донимать вопросами о его происхождении, настоящих родителях, прежнем местожительстве.
— Мы жили на чердаке.
— Фу. как противно — на чердаке. А где теперь твой отец?
— На чердаке.
Татав любил чувствовать, что загнал в тупик Людо своими вопросами.
— А чем занимается твой отец?
— Он на чердаке.
— Но что же он делает на чердаке?
— Стирает белье. И чистит горох.
— Ну и простак твой отец! У моего так есть трактора и комбайны. И он их чинит. И он самый богатый человек в метрополии.
Из урока истории, на котором шла речь о Франции и ее колониях, у него в памяти застряло это благозвучно рокочущее слово.
— А чего ты кричишь по ночам?
— Я не кричу.
— Твоя мать говорит, что у тебя не все дома. Правда, мне не нравится твоя мать.
Этот шквал непонятных подколок, в которых проглядывало явное недоброжелательство, утомлял Людо и порой нагонял на него сон. Тогда Татав брызгал ему на шею водой, чтобы не дать уснуть.
— Ты уже был с девчонкой?
— Где?
— Ну ты и в самом деле придурок!.. Я так был. Мы даже трогали друг друга за шмоньку. То есть это я трогал у этой девчонки. Мне это дорого стоило…
— Шмонька, — повторил Людо, завороженный этим странным словом.
— Пять жвачек — за шмоньку и две — за титьки. Я хотел, чтобы она потрогала и мою, но она не захотела. Она сказала: «Ты противный, я все расскажу маме». И мне пришлось дать ей еще две жвачки, чтобы она не наябедничала.
Эти беседы обычно заканчивались дракой подушками.
Когда Татав уходил, Людо растягивался на полу. Лежа в темноте с широко раскрытыми глазами, он пристально вглядывался в горизонт, и ему казалось, что он видит своего отца. Видит со спины: рослый мужчина в белых полотняных брюках одиноко бредет по дороге раскачивающейся походкой, бредет долго, но не удаляется, а его тень следует за ним. Погода стоит чудесная, в воздухе пахнет смолой, и Людо хорошо видит его освещенный солнцем затылок, видит, как вдоль тела движутся его руки, и наверняка достаточно его окликнуть, чтобы увидеть лицо, но Людо не знает его имени. Внезапно в бесконечной дали силуэт превращался в маленькую черточку, и Людо проваливался в глубокий сон.
