С ним было легко и просто. Сухощавый, мускулистый, с добрым прищуром острых карих глаз, он понравился Николаю.
— Ну-с, как я понимаю, Грачев прислал вас, как истый художник к коллекционеру, у которого хранится его картина. Вы тоже решили перекрасить белую машину?…
— Была такая идея, — потупился Николай: ему стало не по себе от того, что скрывается от понравившегося ему человека. — Грачев сказал, что вы покрасили свою машину потому, что ездите зимой.
— Это только одна сторона дела, причем не самая главная. Есть и еще несколько… — Тихомиров на мгновение задумался, потом овладел собой. — Поскольку вы человек чувствующий красоту, я вам признаюсь… На светлой машине не смотрится никель. Она кажется… безликой. Для такси, служебной машины это, вероятно, идеальный цвет. Но ведь у владельца машина как бы член семьи. Поэтому хочется, чтобы она была как можно красивей. На зеленоватом фоне цвета морской волны никель смотрится ярко, светло. Он как бы подчеркивает линии машины, я бы сказал, ее пружинистость.
— Н-ну… я не смотрел так далеко. Просто что-то не нравилось.
Ответ, по-видимому, разочаровал Тихомирова, и Грошев это почувствовал. Чтобы скрыть смущение, он отошел к стеллажам с книгами. Едва ли не треть из них занимали военные мемуары.
— Хорошо вы подобрали. Такого собрания я, кажется, нигде не видел.
— Дело к старости, иной раз хочется вспомнить все, что пережили. Посмотреть на прошлое новым взглядом.
— Да, вы ведь, конечно, воевали…
— Все, что касается нашего фронта, у меня есть. И Западного и 3-го Белорусского. Потом — на Востоке…
— Я тоже служил на Востоке, — почему-то вздохнул Николай.
— Ах, вот как!.. Почти земляки… Фронтовикам дорого даже простое упоминание о местах, где, как говорят иные, нас убивали. Наткнешься на знакомое название, дату, фамилию — и вдруг сразу встает совсем, кажется, забытое. — Тихомиров ласково провел по корешкам книг. — Вот это все о нашем фронте. Точнее, фронтах. — Он снял с полки книгу генерала Калинина, погладил ее и сказал: — Действовал с его дивизией. Вместе выходили к границе. А вот в этой, — он снял еще одну книгу, — есть даже фотографии. Сам-то я не попал: помпотех… Но — как будто собственный дневник.
Он задумчиво пропустил листы книги меж пальцев. Из книги выскользнула сухая ветка темно-фиолетовой, почти черной сирени и мягко упала на пол.
Тихомиров поднял ее, понюхал и хотел было вложить на прежнее место, но Николай невольно протянул к ней руку.
