— А откуда у тебя орден Красной Звезды?
— Заслужил ненароком. Угораздило, — отозвался Вова. — Очень уж в плен не хотелось попадать. Ну, и командир части об этом вспомнил. Через полгода. Когда я его самого из плена выменял…
— Подожди-ка! А это не тогда, когда душманам вместо комбинезонов подштанники подсунули? Это у этого полкана кличка «Подштанник» была?..
Мы выпили за еврейскую предприимчивость, потом за наших «афганцев», потом за афганских афганцев, хоть они и мусульмане. Потом за еврейских «афганцев», потом за афганских евреев, потому что евреи есть везде, тем и хороши. Потом за то, что евреи уже есть не везде. А потом еще за много чего.
— Пожрать чего-нибудь сварганить? — вспомнил, наконец, Вова.
— Что я, жрать сюда пришел? — отказался я.
— А чего ты тогда пришел? По службе? Тогда почему не спрашиваешь кто убил Марину?
— Ну? — сказал я. — Кто?
— А в том-то и фокус, что некому.
Помолчали.
— А почему ты не спрашиваешь — кого я подозреваю? — протянул Вова.
— Ну?
— А никого… А теперь ты меня спросишь с кем она поддерживала хоть какие-то отношения.
Я промолчал.
— А ни с кем она тут еще не поддерживала отношений, — усмехнулся Вова. — Не успела. А если ты еще после этого поинтересуешься моим мнением, то я скажу — самоубийство. Причина? Нет причины. Значит, крушение сионистских идеалов.
Все это ерничанье тяжело давалось нам обоим, но он имел право задавать тон, и раз выбрал такой, значит, так ему было легче.
Во всяком случае, мысль была вполне здравая — у Мариши сионистские идеалы имелись и даже не без перехлеста.
— Что, три самоубийства подряд одним и тем же ядом? — буркнул я.
— Старик, — сказал Вова, тоскливо глядя на меня. — Это эпидемия.
Проснулась Номи и заревела. Я забрал у Вовы соленый огурец, который он явно намеревался сунуть в «Мамат» и, неожиданно для себя, брякнул:
— Жениться тебе надо. Ради дочки.
— С меня хватит! Заказ выполню и няню найму. Приятную во всех отношениях.
Но меня уже занесло.
— Ты что, так сильно ее любил, или наоборот?
Вова прикрыл глаза и выдавил:
— Понимаешь… я не могу примириться с этой потерей. Я только сейчас понял, что она для меня значила. Она во мне видела прежде всего личность. Ей было интересно не как у меня с женой…,- он закрыл лицо руками. — Я был женат, когда мы познакомились. Короче, тебе этого не понять… А я теперь не семьянин, а клиент массажных кабинетов.
— У тебя дочка, — напомнил я.
— Тем более, — убежденно сказал он.
Монолог о Марише меня покоробил. Кто-то мне все это уже говорил про нее, в том же торжественном штиле. И этот кто-то был я сам. И я впервые подумал, что в бабьей банальности: «Все мужики одинаковы» есть большая доля истины. Чтобы сменить тему, я зацепился за массажный кабинет — Кира Бойко меня еще интересовала:
