Счастливое семейство, думал Гильем, окидывая взглядом эту мирную картину. Но чем дольше сидел он за одним столом с Агнес, тем явственнее становилось непонятное беспокойство. Письмецо встрепенулся у него на плече, уловив тревогу хозяина. А Гильем, проклиная капюшон, не спускал глаз с хозяйки Монсегюра. Что-то необъяснимо близкое было в ней, совершенно чужой и незнакомой, отчего заныло его сердце, словно кто-то попытался вытащить из него старую занозу. Гильем односложно отвечал на вопросы и, воспользовавшись позволением Рожера, поспешил покинуть залу. Он поднялся в свою комнатенку, сел на край массивного деревянного ларя, занимавшего чуть не полкомнаты, сжал пальцами виски, пытаясь унять взвихрившийся рой мыслей. Письмецо, усевшийся на окне, сочувственно глядел на хозяина. Трубадур, не поднимая лица, протянул руку и сокол сел на нее.
— Что со мною, друг мой?.. — тихо спросил птицу трубадур.
Какие слова разобрал он в клекоте сокола? Отчего вспыхнули его бледно-смуглые щеки?
— Нет… это невозможно. — Гильем покачал головой.
Сокол насмешливо наклонил голову, и, не дожидаясь позволения, улетел.
Весенние праздники вот уже неделя, как закончились. Пора было уезжать. Гости были веселы и довольны, хозяева — щедры… чего же еще? Чего еще может желать бродяга, избравший своей судьбой песню и дорогу? Промучавшись несколько дней, Гильем, наконец, решился объявить сеньору Монсегюра о своем уходе.
— Нам воистину печально слышать ваши слова, друг мой, — совершенно искренне сказал Рожер. — Мы привыкли к вам… и будем тосковать без ваших песен. И хотя я понимаю, что нельзя запереть в клетке вольный ветер и грех подрезать крылья птице, но все же прошу вас — останьтесь, Гильем… Агнес, душа моя…
Рожер обернулся к жене, ища ее поддержки. Она подняла глаза от вышивки.
— Останьтесь… — и улыбнулась.
Гильем поклонился, едва не теряя сознание, но все же сумел вымолвить слова самого почтительного согласия.
Каждое утро, просыпаясь, он проклинал эти слова, каждый вечер, засыпая, благословлял их. Его тоска стала совершенно невыносимой, когда рыцарь Рожер покинул свой замок, призванный кем-то из совершенных, как звали катары своих пастырей, защитить их от незваных гостей с севера. Не спасали ни песни, ни вино.
Быть рядом с нею, знать — вот протяни руку и под пальцами твоими заскользит шелк ее рукава… И почтительно склонять голову в учтивом поклоне. И вежливо улыбаться из-под низко опущенного капюшона. И терпеть нежную, невыносимую боль. Несколько раз трубадур решался уехать — некуртуазно, постыдно трусливо, недостойно… и каждый раз он поворачивал обратно.
