– Как ты здесь? Тебе плохо? Что у тебя болит? Что-нибудь принести?
Вот в этом она вся. Если я в госпитале, то, очевидно, мне не слишком хорошо. Что у меня болит? Откуда я знаю? Все у меня болит! Принести? Что принести? Хотя…
– Любаш, если можно, папиросы. "Элита" или "Москва". Первое – лучше.
– Принесла, принесла. Вот еще апельсины, итальянские. И ландрин, как ты любишь.
Потрясающе! Итальянские апельсины! Лучше бы коньяку догадалась принести. Или, еще лучше, вместе с апельсинами…
– Люба, как дети?
– Хорошо. Аришка придет в следующий раз со мной. Сева – в корпусе. Он – только в субботу. Как ты себя чувствуешь?
– Нормально (Х-ха!), нормально. Все очень хорошо!
– А я так испугалась, когда сначала позвонили, а потом от Пал Андреича Кольцова офицер пришел. Сказал, что ты в госпитале, в тяжелом состоянии… – Всхлип, и вдруг оглушающая боль, точно надели на грудь раскаленное кольцо. – Как ты мог всех нас так напугать?!
У меня не выходит даже застонать. Сознание постепенно покидает меня, и последнее, что я слышу, это все тот же старческий, чуть надтреснутый голос:
– Любовь Анатольевна, что Вы делаете?! Его нельзя обнимать!…
… Два месяца, я провожу где-то на границе между жизнью и смертью. Они остаются короткими всплесками яви и долгими, страшными омутами беспамятства. За это время мне латают бедро, подживляют сгоревшую спину, чинят лицо …
– …Ну-с, голубчик, а теперь снимем бинт.
Больно. Не так, как было раньше, но все равно больно. Непроизвольно дергаю головой.
– Больно? Потерпите, голубчик, потерпите. Вот так, вот так. Ну-с, все. Готово. Вы – молодец.
Молодец? Можно разжать зубы. Глаза открыты, вроде, все нормально.
– Все, голубчик. Теперь можете смотреться в зеркало и оценивать работу наших хирургов. Учтите, когда Вас привезли, у Вас ведь половины лица не было, – пожилой, очень пожилой доктор ласково смотрит на меня, – так что пришлось собирать, буквально, по кусочкам. А сколько мы с Вашим носом возились…
Я осторожно поворачиваю голову. Шея еще побаливает, а корпусом вообще лучше не двигать… Зеркало…
– О, Господи!
Из-за стекла на меня смотрит, нет, даже не лицо, а какая-то жуткая морда, похожая не то на крокодила, не то на обезьяну. Лоснящиеся багровые заплатки, синюшного цвета лоб, желтоватый нос покойника. Это – правая сторона лица. Левая – мое прежнее лицо. На щеке – изрядная седая щетина. Это что ж, я теперь только половину лица брить буду?
– Вот и молодец, вот и правильно. Всегда надо смеяться. Чем больше человек смеется, тем меньше нам, врачам, работы… Сестра, сестра, успокоительное быстро!…
