Бурят кивнул, не вынимая трубки изо рта. Теперь будет молчать долго, пока весь табак не выкурит. Хоть бы пришел кто-нибудь!
Бабый опустился на корточки перед стариком. Тот вынул погасшую трубку изо рта, поднял выцветшие голубые глаза на гостя.
— Лама?
Теперь кивнул Бабый.
Старик вздохнул и ушел в глубь избы, но скоро вышел, неся за ручки медный пузатый самовар с надетым на трубу русским солдатским сапогом. Раздул, заглянул под крышку, снова ушел.
Разговорились уже за чаем. Жена Намжила (так звали старика) Дулма умерла прошлой осенью. Зашиблась, упав с коня. Двое его сыновей — Галсан и Ногон ушли с отарами в горы. Остался Намжил один и умереть собрался к зиме:
— Домой уйду, к Дулме. Любил я ее… Э-э, да что я тебе говорю такое! — махнул он рукой. — Ты же — лама! Для тебя семья и женщина — дела земные, грязные!
Бабый смутился: дела земные для неба грязные, но ведь и ламы живут на земле!
— Куда идешь, лама?
— В «Эрдэнэ-дзу», на Орхоне.
— Своими ногами? — удивился старик.
— Я — лама. У меня ничего нет. Старик вздохнул и снова начал набивать трубку. Но раскуривать не стал, думал.
— Далеко идешь, лама. Не дойдешь, однако. Бабый промолчал говорить о незавершенном — грех, а поддакнуть старику — попросить коня. Лама же никогда ничего не просит. Он берет только то, что дают ему люди сами.
— Я тебе дам коня, лама. И седло дам. А ты за это помяни мою Дулму в своей молитве. И меня помяни Потом, зимой.
Странно подействовал Намжил на Бабыя — он как бы залил своим спокойствием тот костер в груди ламы, который все время чадил, не в силах вспыхнуть убежденностью умершего на его руках сричжанге Мунко, переложившего на его плечи свой незримый, но страшно тяжелый груз. Намжил же разом ответил на тысячи вопросов, что терзали Бабыя:
— Человек должен сделать в этой жизни то, что ему предопределено небом, дающим ему жизнь в долг. Я вырастил сыновей, и я знал любовь женщины. Мое дело на земле сделано. И мне пора уходить, чтобы освободить место для других…
Выходит, каждый живущий должен сделать свое главное дело и только тогда уходить? Потому тяжело и умирал сада Мунко, что не довел до конца своего главного дела? Значит, жизнь — это дело, которое надо довести до конца?
Бабый прочел много книг. Прочел бы и «Ганджур», если бы ему не помешала смерть старика. Все книги говорили о главном по-своему: поддерживай тот огонь, который хранит чистоту разума. Он — свят. Огонь, который поддерживает жизнь, — не святой огонь, потому, что жизнь — мучение, а от мучений надо избавляться решительно! Одно с другим не вязалось: чтобы мыслить, надо жить, а жить нельзя, поскольку все земное мешает разуму… И если все время топтать жизнь, то она погаснет, а вместе с ней погаснет и разум! Чего же хочет небо? Какой чистоты оно ищет в земной грязи?
