— Теперь мы равны перед небом, как ламы! Ты отныне баньди. И хоть это решил не я, но… — Он заворочался, поправляя сползающее покрывало. — Можешь сесть на край моего ложа.
Пунцаг смутился и остался стоять на пороге.
Жамц понимающе усмехнулся:
— Длинные языки дацана уже наговорили мерзости про меня? Хотел бы я знать, кто это делает!
Пунцаг не ответил, только еще ниже опустил голову.
— Это хорошо, что ты не выдаешь своих друзей! — рассмеялся гэлун. Значит, тебе можно доверять в более серьезных делах!
Он выпростал руку из-под покрывала и указал ею на табурет, где горкой лежали аккуратно сложенные одежды ламы, придавленные бронзовыми атрибутами святости — дрилгой и ваджрой,[55] знаменующих мужское и женское начала жизни.
— Прими ванну и переоденься.
У Пунцага сами по себе подогнулись колени:
— Я не достоин, гэлун! Я — пыль у ваших ног!
— Встань, баньди, — рассмеялся Жамц. — В ламы без сорока вопросов и клятвы[56] перевел тебя не я… Завтра мы с тобой уезжаем в Тибет. Меня призвал под свою руку сам таши-лама. Ты едешь со мной, и потому тебе необходимо быть ламой, а не ховраком…
— Я не могу выполнить ваш приказ, ширетуй. Отдайте лучше меня Тундупу, если я в чем-то виноват…
Жамц сделал вид, что не расслышал его лепета, тем более, что у Пунцага перехватило горло и он скорее шипел, чем шептал.
— Ты еще здесь? — удивился он.
— Я жду другого приказа…
По лицу гэлуна прошла легкая тень досады, сменившись спокойной и ровной улыбкой, затеплившейся на губах:
— Ты будешь посвящен в тайну, но об этом пока не следует болтать на радостях. Ты нужен Тибету и именно поэтому ты — лама.
— Я вас понял, гэлун.
— Иди и делай, что я тебе приказал!
Пунцаг дрожащими руками взял приготовленные для него одежды и снова вопросительно уставился на гэлуна: а вдруг тот пошутил от скуки и сейчас последует его хохот, а потом и все остальное, на что так упорно и старательно намекали ему ховраки.
— Иди же!
Пунцаг на цыпочках прошел к указанной гэлуном двери, осторожно прикоснулся к ней рукой. Она беззвучно распахнулась, и новоиспеченный лама увидел большой дубовый чан с серебряными обручами и подобострастно склоненную фигурку Бадарча.
Плотно прикрыв дверь, Пунцаг подошел к чану с чуть мутноватой водой, благоухающей травами, опустил руку. Вода была еще теплой. Потоптавшись, он начал раздеваться, не обращая внимания на Бадарча, глядевшего на него теперь с изумлением и плохо скрываемой завистью.
— Вам помочь… э-э… баньди?
— Возьми эти одежды, повесь их на крюк и можешь идти. Я помою себя сам.
