Страшный грохот! И наступила тишина.
Оба грабителя молча застыли, глядя друг на друга.
— Может, мне померещилось, — наконец тихо произнес толстяк, — но, кажется, ты вышиб Коннетаблю мозги...
— А что? — очумело отозвался его приятель. — Лучше было бы, если бы он мне голову в задницу засунул? Какого черта ты...
— Сейчас сюда сбежится весь замок! — рявкнул мгновенно окрепшим голосом толстяк. — Делаем ноги! Быстро!
Они посыпались вниз по лестнице, едва удерживаясь на ногах.
Внизу у начала ступенек, они налетели на распростертого там с вывернутой под неестественным углом шеей хозяина замка. Толстяк, не задумываясь, перескочил через него, а лопоухий нагнулся было, чтобы вытащить меч из коченеющей руки Коннетабля, но его остановил дикий вскрик приятеля. Лопоухий поднял глаза и заорал от ужаса и сам. Точнее, заверещал, как заяц в зубах у настигшего его волка.
Второй сэр Стрит стоял в проеме двери, ведущей в коридорчик, соединяющий площадку у подножия лестницы с кабинетом хозяина. Шея у второго Коннетабля была точно так же свернута набок, как у первого. И точно так же жутко чернела во лбу дыра. Второй сэр Стрит укоризненно держал палец у губ, покачивая головой.
И слегка светился.
Оба незадачливых грабителя кинулись прочь, продолжая один — верещать, а другой — голосить. Топот их ног разнесся по коридору, ведущему в хозяйственное крыло замка. Там они выпрыгнули в открытое ими с помощью обыкновенной стамески окно и исчезли, растворясь в ночной тьме.
Когда издаваемые грабителями звуки стихли вдали за шумом рушащегося с небес ливня, в Стриткасле снова воцарилась мертвая тишина. И это было странно, если учесть, что на ночь в здании оставалось, не считая самого хозяина, еще не менее полудюжины человек. Двойник покойного Коннетабля между тем стал постепенно менять облик. Тот, кто сподобился бы наблюдать за происходящим, сначала увидел бы свободного предпринимателя и менялу Апостолоса Челлини, потом — Страшного Коннетабля Ордена «Своих» сэра Лео Байера. Потом промелькнуло еще два-три взятых напрокат образа и, наконец, их место занял тот облик, в котором Палач впервые явился роду людскому (а именно Еноту). Облик, словно срисованный с портретов Савонаролы. Но только сейчас худощавый, суровый субъект был облачен не в профессиональный свой наряд, а в строгий костюм адвоката или коммивояжера.
Он перестал светиться. И сделал шаг в сторону, чтобы пропустить к останкам сэра Стрита нервно сопевшего за его спиной Челлини. Тот торопливо нагнулся над покойным Коннетаблем, перекрестился и побелевшими губами пробормотал:
