Сомов уже на третий день принял участие в эксперименте, но дней пять не проявлял активности, сидел в углу тихо, впитывал слова и выражения, выполнял мелкие поручения, но старался слиться с окружающем средой, отдавая себе отчет в том, что настроение участников - Калуцы главным образом меняется в зависимости от степени успешности реализации его планов, которая, в свою очередь, полностью зависит от того, насколько точно они соответствует проекту Всевышнего, создавшего человека таким, каков он есть на самом деле, а не таким, каким он вырисовывался в схеме Калуцы.
Сначала Калуца вообще не обращал на него внимания, но постепенно, по мере корректировки планов в сторону большего соответствия упомянутого проекта упомянутой схеме, дело, видимо, пошло на лад, и Калуца обратил на Сомова благосклонный взор, избрав его приемником откровений, прозрений и сентенций разного рода, источником которых был он сам. Кроме того, Сомов служил заземлением для разряда эмоциональных напряжений в тех многочисленных случаях, когда результаты исследований не лезли в ворота, сооруженные Калуцей на почве психологической науки. Разрядка протекала бурно.
- Что вы здесь делаете, Сомов?! - рычал Калуца в таких случаях, переходя на "вы". - Я сам бездарь, и удвоение количества не изменяет качества... Выключите хотя бы усилители!.. Что? Не знаете?.. А что вы вообще знаете?!
Постепенно Калуца отходил, менял тон с агрессивно-истерического на жалостно-иронический и принимался сетовать на судьбу, объясняя попутно в чем именно состоит бездарность его, Калуцы, по сравнению с лучшими умами человечества, которые еще сто или двести лет назад сказали буквально следующее...
К десятому дню Сомов уже в целом понимал, какую тайную цель преследует Калуца, и даже, в основном, изучил технологию обращения с аппаратурой.
- Этому агрегату цены нет, - похвастался однажды Калуца. - Я нашел Эдисона и он мне сделал абсолютно надежные комплекс. Вы можете стучать по нему кувалдой - он будет работать. Не верите - несите топор!
Сомов улыбался в ответ, но про себя. Он вообще заметил, что в периоды отдохновения и собеседований после экспериментов Калуца преображается в какого-то мальчишку хвастливого, безапеляционного, чудовищно самолюбивого и обидчивого. Он не терпел никаких возражений и любой посторонний тезис подвергал ядовитому комментированию с позиций полного или частичного отрицания. Порой это было совершенно нетерпимо, причем Асеев, изредка принимавший участие в постэкспериментальных разговениях и разговорах, получал в свой адрес моральные оплеухи за самый безобидный комментарий.
