– Куда ты едешь?
– Я должна сообщить о своих планах?
– Не сердись, что я спрашиваю.
– Я достаточно натерпелась с тех пор, как ты родилась. С этим покончено.
Я покачала головой.
– Ты ведешь себя непоследовательно.
– Возможно…
Я попыталась ее разговорить.
– Ты поедешь к морю?
– Нет.
– Тогда в Биаррицу…
– Нет. Я тебе не скажу.
Нам были известны места, куда мама могла направиться. Ее жизнь была прозрачной. Мне хотелось ее встряхнуть, это обиженное великовозрастное дитя.
– Скажи, что ты рада.
– Я довольна.
Она была раздражена.
– Я довольна. И в состоянии выбрать место, куда поеду, самостоятельно.
– Хорошо, хорошо, хорошо…
Я чуть не сказала ей: «Наконец, мама, ты стала взрослой… Ты становишься взрослой матерью. Браво, тебя не будут больше ни пеленать во время приступов гнева, ни предлагать соску мнимой нежности. Тебе позволят отправиться с ранцем комплексов на спине в школу настоящей жизни». Я спрашивала себя, что лучше: иметь мать – излишне мягкую, позволявшую издеваться над собой, или же коварную богачку по происхождению, порочную, потому что наживкой ей служило наследство. Или же женщину с сильным характером, умную, возглавляющую предприятие, или же старую хиппи, опьяневшую от лозунгов… Или мою мать, женщину-мученицу. Мы с папой заперли ее в стенной шкаф.
– Мама, я люблю тебя.
– Это правда? Все в порядке, не беспокойся.
На самом деле она была крепкой, моя мать, крестьянка из Вендена, прародительницу которой ни один барин не тронул ни жестом, ни словом. Она никогда не болела, но я подхватывала все, чем болели мои ученики. В двадцать шесть лет у меня была краснуха, а в двадцать семь – свинка. Мама ухаживала за мной, в то время как Марк наблюдал из коридора, не осмеливаясь переступить порог спальни, – так он был напуган. Свинка, что вы на это скажете, дамы и господа, свинка, от которой чудовищно раздувается шея и обезумевшему от боли человеку хочется бежать. Я даже не могла смеяться, так мне было больно. Когда мама уехала, Марк оставлял компот у двери, воду тоже, как будто я была прокаженная.
Я смотрела на мою мамочку.
– Мам? Ты нас не разлюбишь?
– Нет. Но буду меньше любить. Она походила на подростка.
Я уехала в недоумении. Мне следовало предупредить папу. Мама, наша жертва, была нашим общим достоянием. По телефону я смогла поймать папу на лету, в Иер. Я ему рассказала об измене Марка.
– Мужчины, – сказал он с притворным сочувствием, – мужчины – это как наука, которую надо постичь. Надо уметь их прощать.
