Внезапно челюсть у него отвисла, взгляд застыл, и, тяжело дыша, он опустился на колени перед плачущей, ничего не понимающей девушкой. И помимо его воли, да, помимо его соображения, он принялся рыться в ее одеждах, хрюкая и фыркая, словно разъяренный зверь, царапаясь и копошась. Эбба, понимающая, к чему все это приведет, не стала противиться привлекательному, властному проповеднику и попросту улеглась на полу в удобной позе. Страсть обрушилась на него, словно стихийное бедствие, он срывал с себя одежду, расстегивал пояс, всхлипывая и фыркая от нетерпения, пыхтя и охая, как органный мех, и, наконец, вытащил наружу свое оружие, и тут Эбба произнесла на едином дыхании свое «Оооох!» и еще шире расставила ноги. Взяв ее, Карл закричал, но Эбба не кричала, потому что такое с ней бывало и раньше, чего он, кстати, не заметил, потому что рвался вперед, как разъяренный бык — и никогда в жизни он до этого не поверил бы, что дьявольский соблазн может быть таким невыразимо чудесным!
С тех пор ему нужна была только Эбба. В любое время суток, ночью или днем, стоило ей повести бедрами, и он был уже готов. Он бил ее, уже в тот первый вечер он в ярости ударил ее, но никогда не избивал ее так, что это было бы невыносимо. Эбба считала это частью любовного акта, обращая зло в добро, и была снисходительна к нему. Он ведь был таким красавцем, все женщины обожали его.
Они поженились, и теперь у него было больше времени, чтобы обратить ее в истинную веру, освободить ее от сетей греха. Он продолжал колотить ее, но от этого страсть его разгоралась еще сильнее, и он оказывался в роскошных объятиях своей жены.
Поэтому он ненавидел ее, подозревая, что все это дело ее рук. Он был истинно верующим, она же пыталась увести его с пути истинного.
Из дома пришло известие, что умер его старший брат. Кнапахульт перешел к Карлу.
Они тут же переселились туда и взяли в руки хозяйство. С ними была их маленькая дочка Гунилла. Это был единственный их ребенок, потому что они потеряли маленького сына. Из-за этой несправедливости Карл еще сильнее возненавидел свою жену.
Он продолжал считать себя таким же обольстительным, как и в молодости. Но нередко замечал презрительную гримасу на лице Эббы, когда взгляд ее скользил по его жирному животу, свисающему складками, видел, как она морщит с отвращением нос, чувствуя крепкий запах мужского пота, исходящий от него; а однажды она даже сказала, что его тощие, волосатые, костлявые, незагорелые ноги кажутся ей просто отвратительными. Тогда он в ярости устроил ей настоящую взбучку. Забыла она, что ли, о всех тех женщинах, которые лежали перед ним на коленях и у которых от одного его взгляда становилось мокро между ногами? «Да, так оно и было», — осмелилась произнести Эбба, тут же получив затрещину.
