Или, возможно, мир не видел этой красоты? Может быть, только он видел исходящее от нее колдовское очарование? По сравнению с Лизой-Меретой у Марит было мало преимуществ. Нет, красота Марит носила какой-то глубинный характер — и тем более заманчивым было добраться до нее.
Когда она внезапно заговорила, он обнаружил, что давно уже сидит и смотрит на нее.
— Я не могу много говорить. Расскажи о… себе… Кристоффер.
— О себе? — со смущенной улыбкой спросил он. Он к этому не привык, он всегда сам слушал других. — О, мне особенно нечего рассказывать. Я очень счастливый человек.
— Я это знаю, — прошептала она, по-прежнему не открывая глаз. — Я видела это по твоим глазам, в них всегда светится… жажда жизни.
«Если бы я мог дать тебе хоть немного этой жажды жизни», — подумал он.
— Да, у меня есть все, что я хочу, — сказал он. — Милые, добрые родители, прекрасные родственники…
Ему не хотелось говорить о Лизе-Мерете. В этом не было необходимости, и это вряд ли обрадовало бы Марит.
— У тебя есть братья или сестры?
— Родных нет. Но я вырос вместе с двумя моими родственницами, которых считаю старшей и младшей сестрой. Обе они такие прекрасные люди. В особенности моя старшая сестра, которую зовут Бенедикта.
— Красивое имя, — снова сказала Марит.
— Да. Несколько лет назад с Бенедиктой произошло несчастье. Теперь она воспитывает сына, которого все мы обожаем.
— Бедная Бенедикта, — прошептала Марит. — Люди такие безжалостные.
— Да, это так. Но теперь Бенедикта спокойна и счастлива. Ты не представляешь себе, какая она сильная!
Она наморщила лоб, и он тут же пояснил:
— Душевно сильная, я имею в виду. Все питают к ней такое доверие.
— Ты тоже душевно сильный, Кристоффер.
— Неужели? — радостно спросил он. — А я об этом не знал. Иногда я казался самому себе таким ненадежным…
— Просто ты очень ответственный человек.
—Да.
Но дело здесь было не только в ответственности. Он знал, что бывал ненадежным, когда дело касалось Лизы-Мереты, хотя он и любил ее.
Внезапно он обнаружил, что Марит погрузилась в глубокое забытье. Несколько раз он назвал ее по имени, но она не реагировала. Тогда он погладил ее по влажным волосам и вышел.
Он был так опечален, что не заметил, куда шел, и ему пришлось возвращаться назад, к нужному ему корпусу.
«Кто, собственно говоря, решает, кому жить, а кому умереть до срока?» — в бессилии думал он.
Он пришел к мысли о том, что никто не должен принимать таких решений во имя порядочности и человечности.
