Если явление Фаворитова секретаря повергло в такую растерянность взрослых, что уж говорить о Митридате? Он сполз с кресла на пол и сжался в комочек.
Лакей попятился от Данилиных взмахов.
— Сказать, что ее сиятельство не принимают? Боязно. Очень уж важный господин.
— Как можно? — встрепенулся Давыд Петрович. — Проси пожаловать.
Митя опрометью кинулся к двери, но на пороге обернулся и был устыжен.
Фондорин и Долгорукой, оба с одинаково нахмуренными лбами, стояли по сторонам от Павлины Аникитишны, готовые защищать ее от злодейства.
Хорош рыцарь Митридат!
И воротился в салон, хоть не самым геройским манером. Забился за угол камина, где тень погуще, да еще отгородился экраном.
Господи Боже мой, на Тя уповах, спаси мя от всех гонящих мя и избави мя!
Слова молитвы замерли на устах. В комнату, ступая важно и властно, вошел главный Митин зложелатель.
Он держался совсем не так, как в Зимнем дворце, да и выглядел иначе.
Там-то Еремей Умбертович всё улыбался, ходил скользящей походкой, одевался скромно, безо всякой пышности.
А ныне на его груди, перетянутой муаровой лентой, сияла бриллиантовая звезда. Подбородок итальянца был задран кверху, каблуки громко стукали по паркету, и любезной улыбкой себя он не утруждал.
Оглядев салон (на каминном экране, благодарение Господу, своим черным взглядом не задержался), Метастазио сказал:
— Да здесь целое общество. Мое почтение, графиня. Вас, князь, я знаю. А кто этот господин?
— Данила Ларионович Фондорин, мой друг, — ответила Хавронская как можно суше, и голос нисколько не дрожал.
Зуровский секретарь резко обернулся к Фондорину и попытался испепелить его своим медузьим взором — прямо молниями ожег. Наслышан, стало быть, от Пикина. Но Данила ничего, ужасный взгляд вынес, своего не отвел. Постояв так с полминуты, Метастазио столь же резко отвернулся от неустрашимого противника и перестал обращать на него внимание.
На церемонии с губернатором времени тратить не стал. Сразу обратился к Павлине Аникитишне:
— Мадам, я явился к вам по поручению Весьма Значительного Лица (впрочем, отлично вам известного) и хотел бы побеседовать приватно, с глазу на глаз.
— Я имею к дяде и Даниле Ларионовичу полный конфиянс, — ледяным тоном молвила графиня. — Ежели упомянутое вами лицо хочет молить меня о прощении, то напрасно. Передайте, что…
— Кому нужно ваше прощение? — перебил ее Метастазио. — Я прибыл не за тем. Бросьте представлять Орлеанскую Девственницу. Ваше упрямство сводит Весьма Значительное Лицо с ума, а это создает опасность важнейшим государственным интересам. Я потому говорю это прямо при вас, — полуобернулся он к Долгорукому, — что строптивость племянницы вам первому окажет дурную услугу. Вот, князь, случай либо вознестись на самый верх, либо лишиться всего.
