И партионный начальник тоже вступился:
— Господин гвардии капитан-поручик, остановитесь! Вы его убьете, а кто за шпагу заплатит?
— Прочь! — взревел преображенец. — Уговорено на смерть, значит на смерть!
Как ужасно всё переменилось! Фондорин был обречен, в этом не оставалось ни малейшего сомнения.
Пикин сменил тактику. Убедившись, что эфеса и десятивершкового куска стали противнику довольно, чтобы парировать рубящие удары, он перешел к беспроигрышной атаке посредством быстрых коротких выпадов, против которых у Данилы защиты не было.
Некоторое время тот пятился, уворачиваясь от уколов. Потом остановился.
— Увы, — сказал обреченный, вытирая пот со лба. — Следует признать, что с таким огрызком наука мантованской школы бесполезна.
Капитан-поручик дернул усом.
— Хоть на колени повались, не помилую!
— Сударь, во всю свою жизнь я вставал на колени только перед иконой, да и того давно уж не делаю. — Фондорин взглянул на свое жалкое оружие. — Пожалуй, придется разжаловать тебя из шпаг в рычаги.
И вдруг выкинул штуку: достал из кармана платок, быстро обмотал лезвие и взялся за него рукой, так что теперь сломанная шпага была выставлена эфесом вперед. Всё же решил сдаться на милость победителя? Тщетно! Этот не помилует.
Митя застонал от безнадежности.
Так и есть — Пикин рыкнул:
— Капитуляций не принимаю!
И сделал выпад, целя противнику прямо в живот.
Данила поймал острие в позолоченную петлю гарды, чуть дернул кистью, и шпага вырвалась из руки опешившего капитан-поручика, отлетела в сторону. Фондорин же размахнулся и ударил противника рукоятью по затылку, что, конечно, тоже не предусматривалось дуэльным артикулом, но Митя всё равно завизжал от восторга.
Оглушенный, Пикин упал лицом в снег. Почти сразу же перевернулся, но поздно: Данила наступил ему сапогом на грудь, а обломок, уже перевернутый сталью вперед, уперся побежденному в горло. Клинок, хоть и тупой, при сильном нажатии несомненно пропорол бы шею до самых позвонков.
— Ara! — возликовал Митя, бросаясь вперед. — Что, съел?
Прочие зрители тоже подбежали, чтобы увидеть, как гвардейца будут лишать жизни.
Но Фондорин, не оборачиваясь, сказал громко:
— Прочь! Смерть — великое таинство, оно не терпит досужих глаз.
И как прикрикнет зычным голосом:
— Прочь, плебеи!
Все шарахнулись, один Митя остался. Не потому что дворянин, а потому что уж он-то имел право видеть, как поверженный змей будет пронзен булатом и испустит дух.
Фондорин сказал:
Судя по тому, что я о вас слышал и что наблюдал собственными глазами, вы дряннейший из людей. Я убежденный противник смертоубийства, но всё же сейчас лишу вас жизни — не сгоряча и не из мести, а во имя спасения дорогих мне существ. Если веруете в Бога, молитесь.
