— Ты пилот, Петруша, — говорил «пижон», — и, конечно, понимаешь в машинах больше, чем я. Но я считаю, что при нынешних средствах нам оставаться нельзя. Они чудовищно стесняют нас…
— Вот-вот, о чем я и говорю, — вставил толстяк.
— …лишают свободы в пространстве, заставляют соразмерять свои намерения с прочными, как тюремные стены, законами природы. А это человеку не подходит. И пусть у «Хиуса» в том виде, в каком он сейчас, тысячи недостатков. Пусть мы еще не умеем полностью контролировать страшную реактивную мощь плазмы. Но я верю: пройдет год-два, и мы будем с презрением оглядываться на теперешние импульсные пукалки и полностью пересядем на фотонную технику.
Петр Васильевич с сомнением покачал головой.
— Вы сами, ребята, говорили, что первый «Хиус» сгорел.
— Ну и что же? А сколько сгорело ракет за последние два десятка лет?
— Но зачем же рисковать в таком серьезном деле, на которое вы идете сейчас? — Петр Васильевич яростно втиснул окурок в пепельницу. — Пусть ваш «Хиус» пройдет нормальные испытаний, совершит пробные пролеты внутри лунной орбиты, а тогда уже можно…
— С такими мыслями мы до сих пор еще топтались бы на Земле, не решаясь прыгнуть, — укоризненно проговорил толстяк. — Без риска никогда ничего не получится.
— Да ведь ты так и не думаешь, Петр, я тебя знаю, — ласково сказал «пижон». — Ты просто чертовски устал и расстроен гибелью Гершензона. И ты никогда не говорил бы этого, если бы сам участвовал в нашей экспедиции, правда?
Петр Васильевич пожал плечами и отвернулся. «Пижон» взглянул через стол. На мгновение глаза его встретились с глазами Алексея Петровича. И сейчас же ласковое выражение исчезло с его лица. Оно снова стало таким же брезгливым и пренебрежительным, как тогда у лифта. Он нагнулся к Грише, сказал что-то вполголоса, и оба они посмотрели на Алексея Петровича. Несомненно, капитан бы покраснел, если бы мог. Да он и покраснел — внутренне. Но цвет его обожженного солнцем лица, конечно, не изменился.
— Что, в наш буфет стали пускать всех, кому вздумается? — громко сказал «пижон», обращаясь к толстяку. Тот растерянно огляделся.
Гриша положил «пижону» руку на плечо и примирительно проговорил:
Не надо, Саша.
Алексей Петрович встал, положил на стол деньги и, стараясь идти как можно медленнее, с независимым видом двинулся к: выходу. Ругаться или просто грубить он не хотел, да и не умел толком. У буфетной стойки он задержался, чтобы купить папирос, и услыхал, как «пижон» горячо говорил кому-то:
