Дороховы переночевали на чужом сеновале. Утром собрались на вокзал. Быстро собрались. Вещей — только то, что на себе.
— Зайдём проститься? — спросил отец, кивнув на пепелище.
— Ещё чего? — огрызнулась мать. Она уже вошла в свою форму. — И видеть не хочу, и вспоминать не стану! А кто заговорит об этом — пусть пеняет на себя!
Несколько лет назад Дороховы приезжали гостить к Куприяну. От той поездки в памяти у мальчишек не сохранилось ничего. Отец хоть и помнил, как выглядел тогда дом, но сейчас не мог бы сказать, в каком конце деревни он находился. Мать запомнила всё.
Деревня стояла на холме, на склоне, обращённом к заливу. Как только тропка вышла из леса и перед Дороховыми раскинулось селение, уступами спускающееся к воде, мать сказала, будто здесь и родилась:
— Вон изба с берёзой.
Дом стоял внизу на отлёте у самой полосы прибрежного песка. Высокая и уже совсем пожелтевшая берёза прикрывала его широкой кроной.
Мальчишки недолго разглядывали своё будущее жилище. Изба как изба! Чего на неё смотреть? Вот море — это да! Всё в белых барашках, оно безостановочно бежало к берегу, но никак не могло забраться на крутой холм. Напротив дома из воды торчал большой камень, у которого пенились волны. Брызги искрились на солнце. Ветер подхватывал их и выносил на песок. Море шумело, вытеснив все остальные звуки. Ребятам показалось, что у них заложило уши.
— Смотрите-ка! — Федька толкнул Карпуху в спину. — Никак церковь затонула!
Далеко в заливе, разрезанном на бесконечные белые борозды, из воды высовывался церковный купол.
— Это Кронштадт, — сказал отец. — Зимой туда пешком добраться можно.
— Ты ещё доживи до зимы! — проворчала мать и, дойдя до того места, где тропа раздваивалась, уверенно свернула вправо.
По деревне идти не пришлось. Тропка задами привела их к самому дому. Он был ещё довольно крепок. Стоял, как бобыль, один-одинёшенек. Ни забора, ни сарая. Лишь берёза, словно часовой, вытянулась перед окнами, заколоченными досками. Дверь закрыта. Чтобы она не открывалась от сквозняка, в порог вбит деревянный клин.
Мальчишки соскочили с Прошки. Отец привязал коня к берёзе и долго возился с клином. Наконец тот поддался с тягучим скрипом. Потревоженные этим звуком, на берёзе закричали вороны. Карпухин ворон каркнул в ответ и чуть не выскочил из кепки. Мальчишка прижал его к груди.
Наступила торжественная минута.
— Ну, братан! — произнёс отец. — Не сердись. Сам звал… Принимай!
Он поскрёб подошвы сапог о крыльцо и открыл дверь. За ним втянулось в дом всё семейство.
