Он выпускает из рук постер, тот сворачивается сам собой. С ужасом смотрит на меня, круто поворачивается и уходит в ванную. Тишина. Если он вернется голым, я поставлю свечку.
Звук расстегиваемой молнии. Шум воды. Неопознанный звон. Звук застегиваемой молнии. Чуть наклонившись к зеркалу, я вижу, как он возвращает косметичку на полочку над раковиной, запускает руку в волосы, приглаживает их, возвращается в комнату.
– Я принял снотворное, – говорит он, обозначая конец разговора.
– Что ж, как пожелаете. – И, обреченно махнув рукой, я направляюсь к выходу.
Я немного сожалею, что подняла на смех его убеждения, но больше всего злюсь на себя за то, что впустую строила ему глазки. Впервые я чувствую себя униженной своим влечением.
– Останьтесь, – шепчет он.
Я резко оборачиваюсь:
– И что будем делать? Играть в скрабл, пока не подействует снотворное?
– Есть еще кое-что, о чем я умолчал.
– Послушайте, Кевин, я ничего не имею против вас, но у меня тоже голова занята одним мужчиной, я чуть было не изменила ему, а теперь хочу с ним поговорить. Вот так. Спокойной ночи.
– Отправьте ему электронное послание, – мягко отвечает он, указывая на свой ноутбук на каменном столике.
Обезоруженная таким ласковым обращением, я застываю в дверях. Не отводя от меня умоляющего взгляда, он сворачивает покрывало, снимает пиджак, отстегивает бабочку. Можно подумать, если он подслушает мой разговор с человеком, которого я люблю, то перестанет тяготиться грузом сделанных мне откровений. Чтобы и я в свою очередь ощутила неловкость, и мы были квиты. Я очень тронута такой чуткостью. Хоть и не стоит сейчас говорить ему это, но думаю, что именно его комплексы, его хроническая неудовлетворенность и самозапреты позволили ему сохранить эту младенческую неиспорченность. Я подхожу к нему, целую в губы и отстраняюсь в тот самый момент, когда он уже собирается ответить на поцелуй. Отправляемый им в пустоту "чмок" окончательно примиряет меня с этим несчастным взрослым ребенком.
– Давайте пообещаем друг другу кое-что, Кевин! Перестать жертвовать собой ради всякой чепухи. Есть только один Бог, в которого мне иногда хочется верить. Некий внутренний голос, который обратится к нам в могиле и облает нас за все упущенные нами возможности счастья.
– Обещаю! – бормочет он в полудреме, с трудом поднимая руку.
Пока он стягивает брюки, сбрасывает мокасины, помогая себе пальцем, и ложится спать в серых носках, небесно-голубых трусах и рубашке, глаза его закрываются. Надо будет завтра утром узнать у него название снотворного.
