И все, что им досталось: грязная солдатская одежда и неумолимая, негаданная смерть вдали от дома. У каждого она – своя, их же выбрала сегодня, так преждевременно и несправедливо. Труп поспешно кинули на носилки, одна нога неловко подвернулась. Такие же пыльные солдатские ботинки на убитых мне долго снились после Афгана. Все повторяется – пронзительно и жестоко. Эти ребята тоже никогда не смогут встать, пойти, их тела отныне будут переноситься с места на место, грузиться и перегружаться, пока не обретут подземный покой.
Порыв ветра сорвал брезент, открыв лицо убитого. Полуприкрытые веки, черные усы и щетина, строгое выражение лица, будто посмертное предупреждение живым. Я поспешно прикрыл голову, заметив расплывшиеся бурые пятна вокруг шеи.
Мертвых унесли в подсобную палатку.
А из другого входа, откинув полог, вышел Коля Астапкин, журналист из «Красной звезды», с которым познакомился в одной из «горячих точек». Мы обнялись, как старые друзья. Николай беседовал с хирургом – тот вскоре тоже вышел наружу: немолодой уже человек со светлыми глазами под рыжими кустистыми бровями, с глубокими залысинами. Он сразу закурил, затягивался порывисто, нервно, словно какая-то тяжелая мысль не давала ему покоя. Подойдя к нам, он, как будто о чем-то само собой разумеющемся, грустно сказал:
– Вы видите перед собой большого дурака. Никак не могу простить себе… – хирург не договорил, полез в нагрудный карман, вытащил бумажник и показал прямоугольничек с календариком. На обратной стороне, как обычно, имелась картинка – на этом была фотография группы бравых бойцов и надпись: «Служба во Внутренних войсках – дело настоящих мужчин!» – А вот это мой сын! – хирург показал на крайнего паренька в краповом берете. – Сколько я отговаривал! А он: папа, я буду служить только в «Витязе». Я ему говорю: только через мой труп, пожалей мать, хватит и того, что я по «горячим точкам» езжу! И все равно по-своему поступил…
– Офицер?
– Солдат… Уже два раза на войне побывал!
– Сейчас там? – спросил я осторожно.
– Там… – кивнул он в сторону дымного села, где явно усилилась долбежка. – Вот хожу кругами, мучаюсь, можете представить состояние, подвозят раненых, убитых – все думаю, моего Алешку сейчас ко мне привезут… Что я дома скажу? И хоть и грех это, каждый раз вздыхаю с облегчением. На валидоле держусь и молюсь богу. – Он потер ладонью сердце. – Дурак, полный дурак!
– Кто? – уточнил я.
– Оба…
Хирург прикурил у меня потухшую сигарету, пошел бродить вокруг палатки, вместе со своей болью, страхами и мольбами к богу и судьбе пощадить его непутевого сына, избавить от ужаса, от непоправимого, когда прямо к нему на операционный стол привезут его развороченного пулями Лешку.
