А потом Славка, уже один, исполнил «Турецкий марш» и ещё что-то, и ему тоже аплодировали.
— Если Славка выступает, — сказал Митька, — я тоже могу.
Он вышел к костру и прочитал «Мне тринадцать миновало». Этот стих я хорошо знал, потому что мы его учили наизусть в школе.
Потом Митька сказал: «Колыбельная», — и начал:
Месяц ясный,
Луч свой тихо
Бросил к нам в окно
Спи малыш
Уже темно.
Когда же после «Колыбельной» Митька сказал: «Глибов3. Волк и Ягненок4», — все начали смеяться.
— Чего вы смеетесь? — спросил Митька. — Это очень хороший стих. Он даже в учебнике есть.
— Вот потому и смеёмся, — сказал Генка, — что у тебя все стихи из учебника. А их мы и так знаем. Ты нам что, собираешься весь учебник наизусть прочитать?
— А ты что-нибудь внепрограммное знаешь? — спросила Ирина Васильевна.
— Нет, — ответил Митька. А потом подумал и сказал: — Знаю. О работе.
— Ну-ка, ну-ка, — подбодрил его Сергей Анатолиевич.
И Митька прочитал:
Один Баран,
Что бился головою об забор,
Сказал:
— Вот не было заботы,
Что голова болит после работы!
Все снова засмеялись, а Митька спросил:
— Чего вы смеетесь? Это очень хороший внепрограммный стих. Меня этому стиху дедушка научил.
— Так стих же смешной, — сказал Славка.
— А-А, ну тогда смейтесь, больше я стихов не знаю. Если хотите, могу станцевать.
Одни сказали, что хотят, вторые, что не хотят, но Митька всё равно начал танцевать. Он поднял страшную пыль, а под конец чуть не свалился в костер. Сергей Анатолиевич едва успел его за рубашку ухватить.
Тут все снова засмеялись, и Митька сел на место.
— Что за народ! — сказал он. — Всё им смешно!
Потом мы снова пели, а под конец ребята из старшего отряда стали брать из ящика ракеты и пускать их. Это были такие трубочки с веревочкой снизу. Дернешь за веревочку — и летит вверх ослепительная комета, распадается высоко над головами красными, зелёными, белыми огоньками. Это был настоящий праздник!
Тогда Митька бросил в костёр кусок автомобильной покрышки, которую где-то нашёл. Лучше бы он её не бросал, а ещё лучше — не находил бы, потому что она стала так чадить, что все начали кашлять и чихать.
Хотя никому и не хотелось, а пришлось разбегаться, и ещё долго над лагерем весел дух жжёной резины.
— Эх ты, такой праздник испортил, — сказал я.
— Я ж не хотел, — развёл руками Митька. — Я хотел как лучше. Зато теперь буду знать, что нельзя.
