– А-алиби, – передразнил Савушкин, – оставьте на потом! Отвечайте, кто такой Потя по имени Ваня?
– Первый раз слышу!
– Не лгите! Этого человека двадцать с лишним лет назад вы избивали за то, что он клеился к вашей суперкрасавице Ворониной, которая, возможно, по этой же причине сейчас получила две пули.
– Я?! Какая чепуха… У нее роман был с Вершинским. И вообще, все это так давно было и смешно.
– Так вы вспомнили? – стал припирать Никита. Рядом, скрестив мощные руки на груди, стояли Сергей и Игорь, символизируя непримиримость и ненависть к лгунам и преступникам.
– Что?! Я никого не избивал… Да, что-то мне вспоминается. Была какая-то история, не совсем хорошая, даже плохая. Пацаны из-за бабы повздорили… Его, по-моему, звали Веня… Мы его то Веником называли, то Потей. Он из соседнего класса был… Ну а пацаны, сами знаете, в этом возрасте как щенки, стайные инстинкты, а чужак полез к симпатичной девчонке… Какая-то драка была. Толком даже не помню…
– А у меня есть показания, что вы участвовали в этой драке, – взял на арапа Савушкин. – Точнее, в избиении…
– Откуда? – с недовольством спросил Аркаша, и Никита понял, что он на верном пути.
– Позвольте пока не говорить. А расскажите все сами: когда это примерно было, сколько человек участвовало в избиении, в какую школу потом ушел этот избитый «конкурент».
– Хорошо, – после паузы согласился Колессо и горько усмехнулся: – Все равно уже никто не подтвердит моих слов.
– Кроме одного человека.
– Да, конечно… Все это устроил Вершинский, он был лидером и просто не терпел, когда кто-то шел наперекор. Однажды, например, сказал: все стрижемся наголо. И никто не посмел отказаться. В другой раз ввел моду: все приходят в школу в джинсах и кирзовых сапогах. Банда ковбоев! Анохин всегда тут же за ним, тот же Безденежный, Заморёнов – «шестерка». А тогда он сказал: какое-то чмо пристает к Ирке Ворониной. Вроде она не знает, куда от него деваться. Чуть ли не изнасиловал. А он действительно был недоносок: ярко-рыжий, в очках, манеры какие-то девичьи… В общем, пацаны таких, сами знаете, изначально не любят, особенно в переходном возрасте. Вершинский сказал тогда: «Этого урюка надо хорошо проучить! Пойдем все, мол, честь класса страдает…»
Колессо вздохнул, попросил сигарету, порывисто затянулся, сморщился, тут же потушил. Лысина его блестела под светом лампы: было двенадцать ночи…
– Потю мы отловили после уроков, мол, пойдем, поговорим. Отвели в подворотню. Вершинский сказал: пусть каждый его ударит… Стыдно вспоминать… Он потом ушел из нашей школы. Нет, фамилию не могу вспомнить…
