– Все верно, – сказал Павел, – но ты запиши, как граф Захар Григорьевич обо мне сказал, что я стал намного крепче и плотнее, чем был, и руки стали сильнее, я ему руку сжал, так он аж лицом изменился от боли…
– Слушаюсь, Ваше Величество, – с улыбкой ответил Порошин. – А теперь понедельник: «Государь изволил проснуться в седьмом часу в начале. Жаловался, что голова болит и тошно; вырвало его. Послали за эскулапом»…
– Не надо этот день читать, – прервал Павел, – давай следующий.
– Как угодно Вашему Величеству. Вторник: «Кавалерский праздник апостола Андрея Первозванного: Ее Величество у обедни быть изволила, потом с кавалерами оного ордена изволила кушать в галерее. Его Высочество одет был во фрак и никуда выходить не изволил, кушал в опочивальне один. После обеда зачал Его Высочество выискивать способы, как бы ему завтрашний день под видом болезни прогулять и ничего не делать. Третий уж день, как я поступками его не весьма доволен: идет как-то все не так, как бы мне хотелось и, конечно, всякому благоразумному и верному сыну отечества»…
– И про этот день не хочу, – капризным тоном сказал Павел, – я бы хотел, чтобы некоторые места выскребены были в твоей тетради. Люди подумают обо мне худо.
– Что делать, Ваше Высочество, – возразил Порошин, – историк должен быть справедлив и беспристрастен. Как можно хорошее хулить и как похвалить худое?
Павел отвернулся к стене и захрапел, делая вид, что заснул.
– Мне можно идти, Ваше Высочество? – улыбаясь, спросил Порошин.
Павел захрапел громче.
На следующее утро, войдя в опочивальню, Порошин увидел Павла смущенным.
– Прости меня, братец, – сказал он, – вчера выказал тебе обиду. Я знаю, да и ты знаешь, почему так было. Не сердись на меня! Я смерть не люблю, когда обо мне примечают. Ведаю, сколь ты меня любишь, и все ж не могу быть спокоен, оттого и с тобою не пожелал говорить.
– Понимаю, Ваше Высочество, и радуюсь, что наставления мои не были напрасны.
– Как хорошо учиться-то, всегда что-то новенькое узнаешь, – радостно прыгая около любимого учителя, говорил ему Павел.
После чая Порошин читал ему только что вышедшую в Петербурге книгу Плутарха «Житие славных в древности мужей»: «Хотя Тезей и Ромул оба владели природным даром управлять государством, ни тот, ни другой не уберегли истинно царской власти. Оба ей изменили – один превратил ее в демократию, другой – в тиранию. Они поддались различным страстям, но допустили одинаковую оплошность»…
