— Никогда не прощу себе. Если случится — не прощу!
— Отец! — Андрей положил ему на спину ладонь. Спина была потная под рубашкой. — Ну что ты, Витька?
Виктор курил, отворачиваясь:
— Ты правильней живешь.
— Брось.
— Нет, я знаю.
— Это со стороны. Мать моя восьмой была у бабки. А мы над одним, над двумя трясемся. Не меньше трех детей должно быть, иначе что за семья?
— Да… Да-а… — ронял Виктор в ответ тому, что не говорил вслух. — Она ведь у нас… С детства не очень удачная: сердце. С рождения еще. Да и не только… Во время операции это ведь опасно, а?
И спохватился в тот же момент:
— Ты только Зинушке не говори. Девочка, ей замуж выходить.
— Ну что ты! Зачем?
Но все же Андрей почувствовал себя несколько ошарашенным. Дети их с первого дня росли на глазах, и вот за четырнадцать лет слова не было сказано. Правда, однажды как-то Виктор расспрашивал их про знакомого врача-кардиолога: кто? что? сколько берет? Расспросил подробно, но издалека. А когда Аня предложила поговорить с врачом, удивился: «Зачем? Нет, нам не нужно». Андрей запомнил это потому, что в тот раз даже некоторое охлаждение наступило. Аня чувствовала себя обиженной: она старалась, а из нее дуру сделали. Он, как всегда, уговаривал не принимать всерьез. В конце концов, никто о своих детях всей правды не рассказывает. Нельзя на это обижаться, нельзя осуждать.
Нельзя-то нельзя, но если Мила — сердечница, как же они ждали столько?
— Нам еще с вечера надо было, — говорил Виктор. — Леша предлагал сбегать за машиной. А я подумал… Я тебе, Андрюша, честно говорю… Подумал: какого черта!
Есть же машины, ездят на них. Пусть пришлют! В конце концов, заслужили мы. Я знаю, ты бы не стал ждать.
Он жал на самый больной зуб, болью заглушал боль.
— Ну что ты себя грызешь?
— Ты в такие минуты не рассчитываешь, я знаю. — Растроганными глазами Виктор смотрел на друга, и неясная обида, зашевелившаяся было у Андрея в душе, исчезла. — А мы с Зинушкой… Ну зачем, зачем все, если ее не будет? Ведь все для нее!
— Слушай меня: кончится все хорошо. Я не успокаиваю, я знаю. У меня был аппендицит, а у Ани какой был!
— Да? А почему же врач?..
— Врач обязан. Мы, родители, жуткий народ.
— Да? — Виктор жалко щурился. — Думаешь? — Взглянул на часы. — Долго как. Что ж так долго?
Открылась дверь отделения, освещенная снаружи. Вышел врач в белом халате, в белой шапочке, оглянулся.
Они уже оба стояли. И с места двинуться было страшно.
Врач закурил. Стоял и курил на воздухе, в открытой двери под фонарем. Мимо него — тук, тук каблучками — пробежала в отделение полненькая золотоволосая, в перетянутом белом халатике. Когда протискивалась в дверях, она ли его выставленной грудью придавила, он ли ее придавил? Раздался смех.
