Со стопкой в пальцах, волнуясь, Виктор смотрел перед собой остро блестевшими глазами. В нем, как всегда, от мысли зажглась своя мысль.
— Давай, Андрюша, — сказал он, додумав до конца, и тряхнул головой. — Это ты хорошо сказал: вовремя сойти.
А часа полтора спустя они сидели за тем же столиком, громко разговаривая и смеясь. Зал был уже полон, зажглись огни, и кафе с огромными, до земли, окнами светилось изнутри, как аквариум, за толстыми стеклами которого проходили по тротуару, стояли люди. Потом вдоль окон пошла официантка с краем тяжелой репсовой гардины в руке и отделила улицу. Стало уютно, глухо, и сейчас же ударил оркестр. Андрей обернулся. На крошечной эстраде четверо нестриженых парней в разномастных пиджаках стоя дули в блестящие трубы, а ударник, играя плечами, локтями, глазами, подкидывая палочки в воздух и ловя, управлялся один с великим множеством сверкающих тарелочек. Грохот маленького оркестра заглушил голоса.
Люди теперь кричали друг другу, сближаясь лицами. И Андрей и Виктор тоже кричали.
— Хорошо! — Виктор оглянулся. — Высотный дом в Москве на Смоленской площади красив или некрасив?
— Он всегда будет уродлив. Эти парадные двери как врата. Человек перед ними крошечный. Эти каменные столбы как стража с бердышами. И когда закладывалось! В сорок девятом году под Воронежем, в деревеньке Лаптевке от неурожая, от голода умерло семь человек. Уже яблоки на деревьях завязывались. Один такой столб — доход целой деревни.
— Кто помнит, Андрюша? Кто связывает одно с другим? Это интеллигенция куска в рот не положит, чтоб не облить слезами сожаления. Ест и жалеет, ест и жалеет. Но ест! Вот в чем дело: ест. И каждый, если поставят перед ним, будет есть. Люди забываются, а здания стоят.
— Не забывается и не исчезает бесследно. Есть еще и генетическая память.
— Мы с тобой сдавали: никаких генов нет.
— Вот-вот.
— Чистейший вейсманизм-морганизм и прочий менделизм.
— Мы и не то отменяли.
— Андрю-ша! Миллионы со всего света ездят глядеть древние развалины: «Ах, хорошо!
Ах, красота!» А во что эта красота людям встала, сколько там полегло, кому какое дело?
— Так ты и дальше хочешь?
— Мы с тобой не хотим. Но, Андрюша, что зависит от нашего хотения? Вот именно, что? А безымянным, — он потыкал пальцем вниз, под стол, — нет, не хочется, знаешь ли.
Белая рубашка на нем промокла под мышками, и круги выходили дальше на грудь.
Скомканным в кулаке платком Виктор вытер блестевший лоб. Сказал вдруг:
