И, будто не в силах устоять на месте, его сиятельство князь Круглоклыкский описал по залу еще два стремительных круга.
Варан видел князя раз или два, да и то издали; тогда на князе был парадный головной убор и высокий, расшитый золотом воротник. И уж конечно, Варан не надеялся — да и не желал никогда — видеть князя так близко.
Сто реалов лежали на столе, источая радужное сияние. Варан сидел, боясь пошевелиться. Князь, кажется, вовсе его не замечал:
— Завтра поползут слухи… Купцы откажутся принимать купюры в сто реалов. Начнется беспокойство, паника… Мошенники, явившиеся к нам со всех сторон света, не преминут этим воспользоваться… Сегодня в казне нет ни одной фальшивой купюры — а что будет завтра? Завтра Денежный Дом рухнет, мои милые, его снесут толпы меняльщиков…
Он вдруг обернулся к Варану и уставился на него в упор, и стало ясно, что показное равнодушие князя к Варановой персоне — не более чем игра. Его сиятельство прекрасно знал, кто виноват во всех бедах Круглого Клыка; длинные седые волосы, казалось, готовы были встать дыбом.
— Кто дал тебе сотку?
— Я нашел ее в море!
— Во-от, — князь снова отвернулся, как будто потеряв к Варану интерес. — А ведь наш господин маг уже дал знать своим, в столицу… Императорской казне одной вот этой головы, — он махнул рукой по направлению к Варану, — будет мало. Она захочет вашу голову, дознаватель Суслик. И голову главного судьи Беломидия… Кстати, где Слизняк?
Варан окончательно потерял интерес к происходящему.
Его голову списали в расход; его шкуре вынесли приговор. Он никогда не увидит сплошных облаков, подсвеченных солнцем сверху, никогда не увидит Нилу… Никогда не нырнет в теплое море. Никогда не сосчитает звезд.
И сделалось равнодушно.
Его не стали казнить сразу. И даже допрашивать больше не стали. Отвели в крохотную комнату с циновкой из сухих водорослей; опустившись на колючую подстилку, Варан вспомнил «чердак» и Нилу, и от этого его равнодушие сменилось тоской.
Прошел день, а может быть, два — ведь солнца под землей не было, только тусклая масляная лампа. Варан лежал, глядя в темный потолок, и вспоминал каждый поворот, каждый грот, каждый блик на потолке подводных пещер.
Кормили сносно. Хотя Варану есть все равно не хотелось. На третий день — а может, на второй? — его снова отвели в судейскую пещеру, но не на оглашение приговора, а на встречу с юной аристократкой, в чьей комнате, если верить ее словам, круглый год цветут пять розовых кустов.
