— Но ведь обычно это замужние женщины, — говорила Рут отцу.
— Да… я думаю, именно поэтому они так несчастны, Рути.
— Если бы для тебя были так важны твои ню — я имею в виду рисунки, — ты бы приглашал профессиональных натурщиц, — сказала ему Рут. — Но я подозреваю, что тебя всегда больше интересовали женщины, чем твои ню.
— Отцу трудно объяснять дочери некоторые вещи, Рути. Но… если нагота — я хочу сказать, ощущение наготы — и есть то, что должно быть передано с помощью ню, то ни одна нагота не может сравниться с той, которую ощущает женщина, обнажаясь перед кем-то в первый раз.
— Да, о профессиональных натурщицах вопрос закрыт, — сказала Рут. — Господи, папа, неужели тебе это необходимо?
К тому времени она, конечно же, уже знала, что его ничуть не интересовали его ню или портреты матерей с детьми, а потому он даже не хранил их; но он и не продавал их частным образом и не отдавал в свою галерею. Когда очередной роман заканчивался — а заканчивался он обычно очень быстро, — Тед Коул отдавал накопившиеся рисунки последней молодой матери. А Рут задавала себе вопрос: если молодые матери обычно так несчастны в браке — или просто совершенно несчастны, — то может ли этот дар, эти произведения искусства, хотя бы на мгновение сделать их счастливее? Но ее отец никогда не называл свои работы «искусством», и художником он тоже никогда себя не называл. Не называл он себя и писателем.
— Я затейник для детей, Рути, — нередко говорил он.
— И любовник их мамаш, — добавляла она.
Даже в ресторане, когда официант или официантка пялились на его пальцы в чернильных кляксах, это никогда не вызывало у Теда реакции вроде «Я-художник» или «Я-автор-иллюстратор-детских-книг»; скорее уж отец Рут говорил: «Я работаю с чернилами», или — если официант или официантка пялились на его пальцы со слишком уж осуждающим видом, то он говорил: «Я работаю с кальмарами».
В подростковом возрасте (а раз или два — в ее сверхкритические студенческие годы) Рут посещала писательские конференции вместе с отцом, который выступал там в роли детского писателя среди более серьезных, как считалось, беллетристов и поэтов. Рут забавляло, что эти последние, излучавшие куда более солидную литературную ауру, чем аура неухоженной красоты и испачканных чернилами пальцев Теда Коула, не только завидовали популярности его книг — этих сверхлитературных типов раздражало то, что Коул относится к себе без всякого пиетета, что он выставляет себя ужасающим скромником!
