умолял и звал женский голос.
Там, в стране чужой,
Буду тебе чужой...
Aх, милая моя,
Взял бы я тебя.
Но в стороне чужой
Чужая мне не нужна."
Шорох листьев и шорох шин.
Мы стояли с ней у чугунной ограды набережной, смотрели, как темный, слитый с темной водой буксир тянет медлительную темную массу баржи или еще чего-то. Зябкий фонарик плыл в темноте, зябкий плеск шел от буксира, печальный осенний звук. На том берегу звенела музыка, светилось, вращалось таинственным кругом по темному небу колесо в парке.
Под нами, в осенней холодной воде, плескались электрические желтые блики. Но когда на соседнем кинотеатре вспыхивал фонтан рекламы, вода становилась огненно-красной, переливчатой, как пламя.
- Вы никогда не скажете, кто вы?
- Я физик. Самый что ни на есть обычный физик,
- Все необычные говорят про себя так.
- Вы не верите?
- Нет, я вам теперь очень верю.
Она сказала "очень". Разве я чем-нибудь заслужил это "очень"?.. Была только ненормальная скорость, был вечерний город, была грустная песенка. Больше ничего.
- Тогда, на дороге, я вам не верила.
- Конечно, вид у меня - разбойник с большого тракта.
- Вы сердитесь?
- Уж-жасно.
- Прошу вас, не сердитесь.
- Я подумаю.
- Вы не искали машину?
- Какую машину?
- С фонариками... Вот как на этом буксире... Я бы нашла ее на вашем месте.
- И что?
- Сказала бы спасибо, ну еще что-нибудь.
- Я не знаю номер.
- А я помню. МОИ-80-06.
- Спасибо, я запишу... Нет у вас карандаша?
- Нет у меня, взять не успела. Вы позвоните мне, - девушка улыбнулась, - я вам напомню.
- А телефон тоже записать нечем...
Она засмеялась. Ее глаза были рядом. А я, самоуверенный, читал в них примерно такое: "Раньше не догадался?"
Одинокий холодный фонарик тонул в черноте. Я снял и мягко положил ей на плечи, как это принято в романах, мою куртку.
- Холодно, - сказала девушка.
- Поедем домой?
- Я хочу в кино.
Кажется, мы понравились, отметил я про себя.
- Как все-таки тебя зовут? - неожиданно переходя на "ты", спросил я.
- Меня? - что-то внимательное было в ее темных от ночной реки, от мглистого блеска воды, окаймленных зыбкой тенью глазах.
Потом она, по-моему, слишком долго не отвечала. Потом она тихо, почти неслышно спросила:
- Вы так долго не решались об этом спросить? Почему?
Смешная, подумал я, просто не догадался.
- Вас об этом спрашивают, наверное, сразу, а я не хотел, как все...
Мой пустяковый ответ неожиданно показался ей, не знаю чем уж там, исполненным значенья, смысла, намека на что-то, чему, кажется, в эту минуту она и я, мы оба, должны были непременно удивляться и радоваться. Но чему?
