Алексей Кирилович все это говорил с задушевным чувством, и к концу речи глаза его заблестели алмазною слезою.
— Благодарю вас, благодарю за вашу искреннюю любовь к начальству, которую я читаю в вашем сердце.
— Ваше превосходительство, позвольте, — перебил Кувырков. — Вы изволите благодарить, но за что же, когда это, можно сказать, долг и природа! Кого же еще и любить!
— Что-с?
— Я говорю, кого же еще, ваше превосходительство, любить, если не начальство.
— Да, — пропустил сквозь зубы начальник, не разделявший мыслей Кувыркова по отношению к тем, кто его выше, — да; но тут я, собственно говоря, могу сказать, ничего дурного не вижу.
— В чем это, ваше превосходительство?
— Да в статье, которую вы показываете, — отвечал начальник нервично.
— Помилуйте, ваше превосходительство, как же ничего дурного? Ведь это за три дня перед революцией разве можно позволить! Жеребцов будет публично стоять с Кобылиной в Конюшенной, и это в газету записано, и ничего дурного?
— Да ведь это фамилии такие. Что же делать, если есть такие фамилии. Теперь это уж поздно переделывать.
— Пусть по крайней мере они порознь стоят, ваше превосходительство! Пусть в разных улицах станут. Ведь есть Кирочная, Фурштадская, — мало ли где можно стоять. Там ничего и с лошадиной фамилией. Пусть, ваше превосходительство, их разгонят.
— Это же на каком основании?
— А они на каком основании вместе стали?
— В наш век у нас всякий может себе нанять квартиру в любой улице, и никто ему не смеет препятствовать. Это уж так в наш век.
— Да помилуйте, ваше превосходительство, ведь это же безобразно.
Начальник пожал плечами и сказал:
— А черт их возьми: мало ли что у нас безобразно, но что прикажете делать, когда все уж так идет! Но, впрочем, я вам сказал, что в этом собственно деле я большого вреда не вижу. Ведь вон Севрюгин у Рыбного остановился, а Судейкина в Подьяческой, что ж, и их выгонять?
— Это все не то, ваше превосходительство, а тут ведь просто Содом и Гоморра. Среди белого дня в Петербурге, в просвещенной столице… Ведь это же, ваше превосходительство, самим Петром Первым сказано, что это окно в Европу, и теперь для какого-нибудь русского направления в окне-то, как в магазине на выставке, будут Жеребцов с Кобылиной… Помилуйте, ваше превосходительство!.. Чего же-нибудь стоит нам отечество, чтобы позволять обращать его в такую конюшню! Мы от него хлеб, наконец, едим!.. Позвольте, я записочку составлю! — умолял Алексей Кирилович.
